Бельканто - [70]

– Трудно действовать таким большим ножом. Резать надо совсем неглубоко. Представь, что ты чистишь рыбу. Очень нежную. Вообще, это очень деликатная работа.

Кожура красиво сползала на пол завитыми ленточками, и от этого зрелища на душе становилось как-то спокойнее.

– Ладно, – сказал Ишмаэль. – Я понял. Отдавай нож обратно. – Он спрятал пистолет. Тибо взял нож за лезвие и протянул его мальчишке. Вместе с ножом он передал Ишмаэлю еще один баклажан. Что скажет Эдит, если услышит, что его убили за баклажан или за включенный телевизор? Если уж ему суждено здесь умереть, надо постараться сделать это хоть сколько-нибудь достойным образом.

– Ну что же, – сказал Рубен, вытирая лицо кухонным полотенцем, – в умении делать из мухи слона нам не откажешь.

Беатрис вытерла слезы рукавом своей защитной рубашки.

– Это лук, – пояснила она, засовывая свой только что смазанный пистолет обратно за пояс.

– Я с огромным удовольствием порежу его за тебя, если ты сочтешь меня достойным такой работы, – сказал Тибо и отправился мыть руки.

Гэн стоял возле раковины и раздумывал, как лучше сформулировать свой вопрос. Как он ни прикидывал, выходило как-то невежливо. Он обратился к Тибо шепотом и по-французски:

– Почему вы сказали, что она может меня застрелить?

– Потому что вас они никогда не застрелят. Вы им всем слишком нравитесь. Я не подвергал вас никакой опасности, просто хотел обставить все посерьезнее. А вот говорить ей, что она может застрелить меня – это и вправду было рискованно. Я для них пустое место, а вы – целый мир. То же самое, если бы я сказал, что они могут застрелить беднягу Рубена. Эта девчонка вполне могла бы в него пальнуть.

– И все-таки… – сказал Гэн. Он очень хотел выказать твердость, но чувствовал, что ему это не удается. Иногда он казался себе самым слабым из заложников.

– Я слышал, вы отдали ей свои часы.

– Кто вам сказал?

– Все уже в курсе. Она хвастается ими при всяком удобном случае. Ну разве она застрелит человека, который подарил ей свои часы?

– Ну, этого никому не дано знать.

Тибо вытер руки и беззаботно обнял Гэна за плечи.

– Я бы никогда не позволил им вас убить – вы мне как брат! Вот что, Гэн, я приглашаю вас к нам в гости в Париж, когда все это закончится. В ту же секунду, как это закончится, я покидаю свой пост и вместе с Эдит возвращаюсь домой. Когда вам захочется путешествовать, возьмите с собой господина Хосокаву и Роксану и приезжайте. Вы можете жениться на одной из моих дочерей, если хотите. Тогда вы станете скорее моим сыном, а не братом. – Он наклонился и прошептал в самое ухо Гэна: – И тогда мы над всем этим здорово посмеемся.

Гэн невольно вдохнул воздух из легких Тибо, и попытался вобрать в себя толику его мужества, его беспечности. Он попробовал уверить себя, что когда-нибудь все закончится и они приедут в Париж в гости к послу, но не смог себе этого представить. Тибо поцеловал Гэна в левый висок и отправился искать большую сковороду.

– Вы говорили по-французски, – укорил Гэна Рубен. – Как грубо с вашей стороны!

– Что может быть грубого во французском языке?

– Да то, что здесь все говорят по-испански! Я уже забыл, когда последний раз находился в помещении, где все общаются на одном языке, а вы берете и переходите на язык, который я провалил в университете. – Это была правда: когда на кухне говорили по-испански, переводчик не требовался никому. Никто не маялся, глядя в потолок, пока остальные ждали, чтобы им расшифровали непонятные слова. Никто не терзался подозрением, что о нем говорят какие-то гадости. Из шести человек, находящихся на кухне, испанский был родным языком только для Рубена. Гэн говорил по-японски, Тибо – по-французски, а трое с ножами в детстве, в родной деревне, изъяснялись на кечуа, а потом освоили смесь кечуа и испанского, что помогало им в той или иной степени понимать настоящий испанский.

– Идите отдыхайте, – сказал Ишмаэль переводчику. С ножа у него свисала, покачиваясь, ленточка кожуры. – Незачем вам тут торчать.

Услышав это, Кармен, которая до этого момента не отрывала глаз от чеснока, подняла голову. Отвага, обретенная ею в прошлую ночь, с утра ее покинула, и сил у нее хватало лишь на то, чтобы избегать Гэна. Но при этом она вовсе не хотела, чтобы Гэн ушел. Ей хотелось верить, что ее послали на кухню не зря. Она молилась святой Розе Лимской, чтобы робость, которая навалилась на нее, как непроглядный туман, покинула ее столь же внезапно, как и пришла.

Гэну тоже явно не хотелось уходить.

– Я могу не только переводить, – сказал он. – Я могу, например, мыть овощи. И если что-то понадобится размешать, тоже справлюсь.

Вернулся Тибо с двумя огромными металлическими сковородками в руках и разом грохнул их на плиту. Каждая сковорода закрывала собой три горелки.

– Кто это тут говорит об уходе? Неужели Гэн помышляет о том, чтобы нас покинуть?

– Я помышляю о том, чтобы здесь остаться.

– Отсюда никто не уйдет! Обед для пятидесяти восьми человек – это вам не шутка! Чем больше рук, тем лучше, даже если эти руки принадлежат весьма достойному переводчику. На что они рассчитывают? Нам теперь заниматься этим каждый вечер, а я – начальник пищеблока? Лук уже порезан? Могу я вас спросить о состоянии лука или вы снова начнете мне угрожать?