Белая Ведьма - [5]

Я медленно вышла и посмотрела на них.

Море людей, сгорбившихся как и раньше. На самой нижней ступеньке дымилась на жаровне чаша с ладаном. Их ужасные, почти нечеловеческие лица поднялись и вперились в мое, теперь свободное для их взглядов. – Богиня!

– Богиня! Богиня!

Я почувствовала их требование прежде, чем они высказали его. Почувствовала на своей душе их цепкие пальцы.

Затем по лестнице медленно поднялась женщина с узлом на руках и протянула его мне.

– Возьми его. О Великая, будь милостива – спаси его.

Поверх ее головы я увидела тень вулкана, красное блюдо облака все еще пульсировало там, словно огненная рана в небе.

Младенец был почти мертвым, с посиневшим личиком, он слабо и болезненно отрыгивал, пытаясь заплакать. Повсюду вокруг вытянулась и зияла руинами разрушенная деревня. Неподалеку от озера виднелось отдаленное облако дыма. Должно быть, там сжигали тела.

Она плача сунула мне ребенка.

Я ничего не почувствовала.

– Спаси его, – прошептала она. – Моего сына.

В гневе моя рука поднялась, чтобы оттолкнуть ее. Моя ладонь скользнула по ребенку, и того сразу вырвало черной рвотой, пеплом из вулкана – и личико его порозовело, глаза раскрылись, он завопил и завыл, но не слабым предсмертным всхлипом, а буйным и яростным воплем перед лицом новой жизни.

Женщина охнула и чуть не упала. Из глаз ее брызнули слезы. Подбежал мужчина и обнял их обоих. Их уста пели мне молитвы, но душа и помыслы были прикованы к ребенку в желании увидеть, коснуться, почувствовать, что он жив. И тогда все хлынули ко мне словно прилив, умоляя исцелить их от болезней, от мучений. Казалось, сотни мужчин и женщин подступили вплотную ко мне. От них пахло землей, дымом, потом и страхом. Я прикасалась к ним, не чувствуя ничего, никакой исходящей от меня силы, никакого вдохновенного экстаза, никакого удовлетворения от моих действий, приносивших столько радости. Привели слепого, который протянул мои пальцы к своим глазам – и прозрел. Привели девушку, исходившую криком от боли в боку, и когда моя рука легла на ее бок, она успокоилась и расцвела от облегчения.

Наконец поток страждущих иссяк. Я сделала знак ладонью, выставленной вперед – мое собственное требование уединения – и они попятились, продолжая петь. Я отправилась в жилище жреца и закрыла дверь ширмой; здесь я пронзительно кричала и колотила кулаками о каменные стены до тех пор, пока не разбила их в кровь и не переломала все ногти. Какой похожей на тюрьму казалась мне эта комната, но я не понимала почему.

Глава 3

Три дня я лежала в комнате, не прикасаясь к оставленной ими у двери храма еде, часто погружаясь в сон, иногда видя сны, с глазами как большие белые самоцветы за маской, которую я никогда не должна снимать с лица пока не сожму в пальцах прохладный Нефрит.

На четвертый день снаружи раздалось гудение – словно собрался рой пчел. Я вышла тогда и обнаружила запрудившую улицу огромную толпу чужаков. При моем появлении толпа уплотнилась настолько, что превратилась вскоре в одно единое существо. Люди стеклись ко мне со всей округи на много миль окрест, из всех разрушенных деревень, хуторов, сел и поместий, неся свои хворобы и ожоги и вымаливая у меня благословения. Я, Богиня Смерти, которая справедливо наслала на них за их пороки гнев вулкана, должна теперь устроить и облегчить их жизнь, дабы они могли послужить моему святилищу.

Я прикасалась к ним, и они исцелялись. А потом еще новые лица и хворобы, и я исцелила и их тоже.

Когда улицы опустели и на лестнице не осталось ничего, кроме их даров, я ушла в храм и опять улеглась спать до тех пор, пока в конце концов шум не поднял меня вновь. Это походило на рану, пораженную ядом, из которой надо выпустить гной, но после каждого выпускания он накапливается опять до тех пор, пока его снова не потребуется выпустить.

Затем целых пять рассветов и пять сумерек не раздавалось ни звука. Я лежала не двигаясь, прислушиваясь, широко раскрыв глаза. Я лежала, как насекомое в куколке, дожидаясь, когда какое-нибудь жестокое бедствие разорвет мой кокон и выпустит меня наружу полусформировавшейся. Я еще не была живым существом. Я была безмолвно спящим организмом, лишенным истинной жизни.

Потом жизнь пришла, но неправильно, не так, как я захотела бы, если б мне было дано распоряжаться.

Раздался громкий треск: что-то отбросили в сторону в дверях храма, наверное дары и нетронутую еду. Послышались шаги, грубые, нарушающие тишину этого места. В том, кто шел ко мне, не было страха не было ужаса передо мной – я почуяла только откровенное, нетерпеливое бешенство.

– Выходи, скотина! – крикнул мужской голос.

Он, казалось, свалил стены храма, вонзился мне в голову медными лезвиями, этот голос, первый человеческий голос, не преисполненный страха передо мной.

Я встала, повинуясь невыразимому зову. Я стояла у ширмы, и сердце мое уже билось, стуча так же, как стучало, когда я бежала от вулкана, хотя теперь я бежала к огню, а не от огня.

Затем огромная рука обладателя голоса легла на ширму и отбросила ее в сторону, мелкие кусочки решетки разлетелись по полу. Он готов был схватить вслед за тем меня, отшвырнуть в сторону, ломая мои мелкие косточки, словно резные фигурки из клыков. Но остановился как вкопанный. Страха, может, и нет, но есть с детства вбитое суеверие. Они поклонялись Той, все до одного с рождения, и теперь он, казалось, увидел Ее воочию – красная мантия, белые волосы, словно докрасна-добела раскаленный выброс горы, такая ужасная потому, что не говорила ничего кроме «Я здесь.»