Белая тишина - [40]

Полокто направил лодку наискосок, и ее стремительно понесло мощным течением. Берега бежали назад, будто наперегонки. Высокий черный Малмыжский утес медленно приближался, словно невиданное страшное животное…

В полдень лодка пристала к Малмыжу.

— Сиди в лодке, тебе нечего делать там, — строго сказал Полокто жене, направляясь в село.

Много дней прошло после того, как Полокто избил жену, но до сих пор при воспоминании об ее измене словно что-то обрывается у него внутри, и появляется неукротимое желание вновь ее избить. Полокто не может ее простить, он почти с ней не разговаривает. «А я дурак ее сюда приводил, — думал он, подходя к лавке торговца Салова. — Она сама выбирала себе материи на халат. Теперь кончено! Твоего носа здесь не будет, сука».

— Полокто, каким ветром тебя занесло? — радостно встретил его сын Терентия Ивановича Салова — Санька.

Санька уже совсем мужчина, отрастил курчавую бородку, усы. Правда, силы у него мало прибавилось, у него узкие плечи, тонкие кисти рук, длинные пальцы. Да и откуда ему силы набирать — отец его не отпускал ни на рыбалку, ни на охоту, он целыми днями находился в лавке, Терентий Иванович передавал сыну свои познания по торговле. И вот уже год как Санька самостоятельно торгует в отцовской лавке. Терентий Иванович лежит в своей горнице, не может ни встать, ни сесть, ломит ноги, спину.

— Как здоровье Терентия? — спросил Полокто.

— Плохо, совсем плохо, теперь даже не ест, только воду пьет, — Санька бойко говорит по-нанайски, Полокто удивляется, как это молодые русские так быстро привыкают к нанайскому языку, а нанай — к русскому. Только он не может научиться по-русски. Выходит, у него голова плохая.

— Я зашел узнать о здоровье отца, — сказал Полокто и вышел.

«Был длинношеий мальчишка, а теперь уже отца заменил, научился торговать, — думал Полокто, шагая между домами по пыльной улице. — Видно, умный родился».

Перед Полокто на середине улицы лежала в луже толстая свинья, вся облепленная грязью, и довольно хрюкала. Вокруг нее ползали поросята, такие же грязные и довольные жизнью. Возле поросят вперевалочку ходили утки, недалеко от них расположились гуси и негромко переговаривались между собой.

«Сколько тут мяса, — думал Полокто. — На охоту не надо ходить, когда захотел утятины, свернул одной шею — и в суп, когда захотел гусятины — тоже рядом. Вот живут же люди! Попробуй в Нярги заведи утку или гуся — только собакам на корм. Поросят и тех давят».

Возле дома Митрофана Колычева лежала корова с разбухшим выменем и, закрыв глаза, с наслаждением жевала свою жвачку. Полокто никак не мог привыкнуть к этим добрым животным, он знал, что коровы не нападают на людей, без причины не бодают, но крупные животные в его подсознания всегда вызывали тревогу и готовность к обороне.

Митрофан находился на огороде, полол картошку. Он первым увидел Полокто и, оставив жену и детей, направился к калитке.

— Бачигоапу,[30] Полокто, — поздоровался он.

— Бачигоапу, Митропан, бачигоапу, — ответил радостно Полокто. — Я к тебе, помоги мне поговорить с Пеопаном. Кого другого я найду? Никого. Саня не поможет, ему некогда, он торговец. Только ты можешь помочь.

— Ладно, помогу, только дай руки вымою.

Митрофан зачерпнул из бочонка дождевой воды и начал мыть большие, как лопаты, ладони. Полокто смотрел на него и любовался его широкоплечей фигурой и кучерявой бородкой на обветренном загорелом лице.

— Я в Хулусэне был, водку много пил, — похвастался Полокто, — долго жил, сейчас только еду домой.

— Ты ничего не знаешь о Пиапоне? — спросил Митрофан.

— Откуда знать? Это вы, русские, по железным ниткам слова, говорят, говорите, новости сообщаете. А нам откуда что знать?

— Наш малмыжский вернулся из Хабаровска, рассказывает, шибко много стало хунхузов в верховьях, грабят, убивают людей. Как бы Пиапон не попался им.

— Не надо было ездить. Зачем он поехал? Пушнину здесь не мог продать?

— Это его дело, он мне говорил, что Амур свой хочет увидеть с его начала, хочет встретиться с новыми людьми, которые живут на Амуре. Он ведь человек с головой.

«Твой друг, потому так говоришь о нем», — подумал Полокто и вспомнил, как Митрофан строил дом Пиапону, зимой лес возил на своих лошадях, сруб поставил с малмыжскими друзьями. Это был первый деревянный дом в Нярги, и как тогда завидовал брату Полокто, как он уговаривал Митрофана построить ему такой же дом, но тот отказался, у него не было леса для другого дома, да и времени не хватало. Он даром построил Пиапону дом, не взял ни денег, ни пушнины. Потом Полокто попросил Ворошилина построить ему деревянный дом, и тот согласился за немалую цену, и до сих пор Полокто расплачивается с ним за дом.

— Митропан, как у тебя отец? Здоров? Как приеду домой, мой отец начнет расспрашивать про твоего отца.

— Отец здоров, а что с ним может случиться?

— Не говори так, вон торговец Терентий при смерти лежит, Саня говорит, воду только пьет.

— Отжил свое.

— Я и говорю, старики отживают свое.

Митрофан шагал крупным шагом, рядом семенил Полокто. Навстречу попадались молодицы в ярких ситцевых сарафанах, много военных, которые заигрывали с молодицами; встречались опрятно, по-городскому одетые мужчины и женщины, они кивком головы здоровались с Митрофаном и с любопытством осматривали Полокто.