Белая тишина - [180]

— Паря, твое лицо мне знакомо.

— Я тоже где-то тебя видел, — ответил Колька-гармонист, — Это не мы с тобой однажды в кабаке «Красный кот» под столом встретились? Точно!

Партизаны хохотали до слез, до коликов в боку и окрестили нового товарища Красным котом.

— Я тебя где-то видел. Ты был другой, — не смущаясь, продолжал пришелец. — Кажись, я припоминаю.

— А ты попадье кажись, да когда нет попа, помолись.

Вечером новичок сказал одному синдинцу, что писарь не кто иной, как белый офицер. А на следующий день в Шарго появился щуплый китаец, увидев писаря, он побледнел, поклонился.

— Дорастойте, господина капитана, — промямлил он.

— Какой он капитана, он писарь, — сказали партизаны.

— Его капитана.

Синдинцы арестовали Кольку-гармониста, допросили китайца и узнали, что китаец был слугой в богатом доме в Хабаровске, в котором и встречал Кольку-гармониста.

Синдинцы произвели обыск и нашли зашитую в борт пиджака папиросную бумагу. Это был шифр. Партизаны вспомнили любовные телеграммы Кольки-гармониста.

«По-прежнему люблю, Маша. Передай привет дяде». Маша — Малмыж. Если бы Колька посылал телеграмму из Иннокентьевки, то вместо Маши подставил бы Инну. Инной по шифру значилась Иннокентьевка. Телеграмму партизаны перечитали так: «По-прежнему нахожусь в Малмыже. Передай атаману, чтобы немедленно посылал карателей». А последняя телеграмма писаря была тревожная. «По-прежнему нахожусь в Малмыже. Партизаны набираются сил. Передай атаману, чтобы немедленно посылал карателей».

Глотов с Богданам пошли в барак, где партизаны собрались на суд. Барак, переполненный партизанами, гудел. Шум внезапно прекратился, и Богдан увидел Кольку-гармониста, он был так же красив и опрятен, несмотря на то, что провел сутки в темной и холодной бане. Он прошел к столу и остановился перед судьями в небрежной позе, расставив ноги.

— Фамилие ваше? — спросил Никанор Никишов.

— Меня все зовут Колька-гармонист.

— Господин Тецианов, будешь отвечать на вопросы?

— Это вы ко мне обращаетесь, товарищ судья?

— Пес тебе товарищ! — закричал судья-синдинец, сидевший с правой стороны Никишова. — Издеваться решил, сукин сын? Я предлагаю двадцать пять калмыковских, атаманских! Пусть на себе испытает, как это сладко.

— Правильно! Пра-а-авильно! — подхватили партизаны и тут же с первых рядов освободили скамью, поставили перед столом судей.

— Двадцать пять атаманских! Калмыковских!

Богдан оглох от рева соседей. Он видел, как шевелились губы Никишова, как он размахивал руками, но ничего не мог разобрать, что он говорил. Писаря повалили на скамью, опустили штаны, и двое партизан с обеих сторон начали стегать шомполами.

— Один! Два! — хором считали партизаны.

И в это время Богдан увидел Глотова. Павел Григорьевич прошел к столу, что-то сказал двум партизанам, и те прекратили стегать писаря.

— Товарищи! Мы красные партизаны, мы боремся за справедливость…

Голос Глотова потонул в реве людском:

— Командир, не защищай калмыковца!

— Чего там, пусть отведает! Будет знать!

— Ково ты защищаешь?! Мы сами с ним…

Глотову не дали досказать, он стоял перед партизанами бледный и немного растерянный. Передние партизаны уступили ему место.

— Три! Четыре! Пять!

— Будешь теперь говорить или продолжить? — спросил Никишов.

— Буду, — тихо ответил писарь.

— Фамилие?

— Тецианов.

— Имя, отчество?

— Евгений Владиславович.

— Какой чин?

— Поручик.

— В контрразведке Калмыкова служишь?

— Да.

— Заговорил, пошло, как по маслу, — сказал малмыжец Богдану. — Ишь как, на наших не действует атаманское-то, а его сразу протрезвило. Знатное для них средство.

— Кто ваш сообщник? Где он находится? — спросил Никишов.

— В Троицком, Нащеков Константин Филиппович.

— Раскололся, — сказал малмыжец и подтолкнул Богдана. — Видишь, жидковатые эти белые офицеры-то, шпиен он и есть шпиен.

— Кто шпион? — спросил Богдан.

— Да этот, разве не видишь? Пролез к нам, чтобы нас выдавать. Вот он и есть шпиен.

«Шпион. Обожди, где же я раньше слышал это слово? — Богдан припоминал и вдруг вспомнил толстого управляющего. — Он говорил! Он сказал, что Ленин германский шпион, он так обозвал Ленина. Так нехорошо обозвал Ленина!»

Богдан стал пробираться к выходу, побежал в баню, где сидел управляющий под замком в прошлую ночь. Дверь бани была открыта настежь, Богдан влетел в дверь. Баня была пуста. Богдан побежал обратно к бараку и встретился с выходившими из барака партизанами. Они оживленно говорили, спорили. Богдан подождал Глотова у дверей и узнал, что управляющего уже нет в живых.

«Так ему, толстопузому, и надо!» — подумал Богдан.

— Анархия. Сколько еще анархии у нас, — бормотал Глотов.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Выход из Малмыжа отряда лыжников был назначен на двенадцатое января. Вернувшись из Шарго, Богдан целиком занялся делами отряда. Он размещал прибывавших охотников, снабжал продовольствием, организовывал починку и изготовление лыж. Токто возглавил бригаду охотников, которые на скорую руку делали лыжи.

— Для кого мы делаем эти лыжи? — спрашивал Токто.

— Для русских, которые будут в нашем отряде, — отвечал Богдан.

Командиром отряда лыжников был назначен Павел Глотов. Павел Григорьевич стал неразговорчив, после того как не выполнил задание Бойко-Павлова, не доставил живым в штаб калмыковца Тецианова. Ему удалось на суде уговорить судей и партизан отпустить поручика Тецианова в штаб партизанского соединения для более тщательного допроса. Поручика на ночь заперли в бане, поставили часового, а на утро его нашли мертвым — белогвардеец повесился.