Белая стая - [12]
Вот тут и полились у Светы слёзы из глаз: с сердечным припадком не поспоришь.
И теперь сидит она в огороде, шьёт с горя. Иголка через сырую материю протыкается плохо: платье куклино слезами смочилось. Ведь она уже привыкла, полюбила утятник!
А когда в первый раз вошла за изгородь, на выгул, так и остановилась, боясь сделать шаг. Казалось, вот-вот наступит на утёнка! Вперевалку разгуливают утята возле самых ног, и лежат, и стоят…
— Ой, Танечка, сколько их! — жалобно воскликнула тогда Света.
— Да совсем их мало! — сказала Таня. — Это на других участках их тысячи. А у нас в одной группе сотня утят да в другой сотня. Это тебе с непривычки кажется, будто их много. Совсем немного. Но больше нам не обязательно. Ведь наш участок опытный.
— А как вы опыты делаете? — спросила Света.
— У нас две группы одинаковые: утята в них одинакового возраста, примерно одинакового веса. И помещения у них одинаковые. Но опытным утятам мы дополнительно даём антибиотики, биомицин. И зелёной подкормки, травы, вдвое больше даём, чем контрольным. Зато концентрированных кормов меньше. И минеральные вещества добавляем…
Всё-всё Таня Свете объяснила. Сначала Света только смотрела, что ребята делают. Вот Таня зачерпнёт ведром воды из озера и, ловко лавируя между утятами, отнесёт ведро к длинному узкому корытцу, выльет в него воду. «А зачем воду в поилки наливать?» — подумала сперва Света. Но, присмотревшись, поняла, что так надо. А если утёнок на середине выгула отдыхает и пить захочет? А главное, кормушки, такие же корытца, как поилки, не возле воды, а по всему выгулу расставлены. Поест утёнок да сразу и напьётся.
Ребята и Глаша вёдрами носили желтовато-серую массу вроде каши. Вываливали кашу из ведра в кормушки, разравнивали палочкой, чтобы по всему корытцу равномерно лежала. Свете эта «каша» показалась не очень аппетитной. Но утятам она нравилась. Сразу со всех сторон облепили кормушки и подхватывают клювами свой обед.
— Полное ведро не набирай — половину, — говорила Глаша Любе. — Лучше несколько раз сходишь.
Сама Глаша носила доверху полные вёдра. Саша вёдра быстро таскал и так быстро в кормушку вываливал, что и не разберёшь, сколько корма у него в ведре — много или мало. Часть «каши» падала из его ведра мимо кормушки, на землю.
— Саша, аккуратнее! Никто за тобой не гонится! — делала ему замечание Глаша.
А Вите не было надобности указывать, чтобы не таскал слишком тяжёлое и не торопился. Он приносил корму понемножку, вываливал его в кормушки аккуратненько, не спеша.
Начав работать, Света сперва стеснялась. Как-то неловко всё у неё получалось: то споткнётся с ведром в руках, ноги себе водой обольёт, то, вроде Саши, корм мимо кормушки насыплет. Но постепенно она научилась двигаться ловчее и быстрее.
Как-то Глаша даже ей посоветовала:
— Посиди, Света, отдохни! Уж очень ты стараешься.
А утята-то какие забавные! Хорошенькие. Глазки чёрные, живые. Пёрышки белеют на солнце. Крылья совсем коротенькие. Когда утёнок заторопится, подбегает, то крылья поднимает, и видно, что это ещё не крылья, а так — отросточки.
На озеро прищуришься — перед глазами голубое и белое вперемежку. Красиво!
И в такое чудесное место бабушка её не пускает!
Света пуще слезами залилась. Вдруг позади неё раздался какой-то странный звук:
— Хмы-хмы!
Откашливается кто-то?
Света оглянулась и даже со скамейки привстала от удивления: из-за плетня круглый ком жёлтой соломы лезет, во все стороны соломинки из него торчат. Да это мальчишкина голова! Волосы соломенного цвета… И как Сеньку в утятник пускают такого нечёсаного? В класс ни за что бы не пустили. Посмотрел Сенька на Свету своими небольшими, будто сонными глазками, потом спросил:
— Плачешь?
Кивнула Света головой и всхлипнула.
— Ты чего на утятник не пришла? Таня меня послала… Может, ты заболела?
— Н-н-не… заболела… — Слёзы у Светы сдавили горло, и голос от этого писклявый-писклявый, как у мышонка. — Меня… бабушка… н-не… пускает.
— Дык что ж теперь делать? — Сенька почесал в затылке.
— Дык я почём знаю? — пропищала Света. Вдруг заметила, что она тоже «дык» сказала, и ей ещё горше сделалось. От слёз даже Сеньку плохо различает. Но уши Свете не заложило, и сердитый бабушкин голос она услышала:
— Раздыдыкались! За какие грехи мне такое наказание? Парламентария, что ли, за Светой прислали? Ну, пойми ты, мальчик, что она целую зиму болела! Утомляться ей никак нельзя! Я за неё перед отцом-матерью в ответе!
Переминаясь с ноги на ногу по ту сторону плетня, Сенька вздыхал.
Бабушка примолкла, чтобы перевести дух, и тут Света сказала жалким мышиным голосом:
— Очень я боюсь, бабушка, как бы мне тебя не возненавидеть! За то, что ты мне так жизнь портишь, всю меня губишь! Я просилась помогать, мне разрешили, а я… Стыд какой! И там Таня, Люба, у-утя-а-точки!.. — Опять Свету слёзы задушили.
Несколько секунд бабушка молча смотрела на Свету. Потом снова разошлась:
— И зачем мы сюда приехали? Да кто же знал, что в этакой благодати утят разводят? Все, можно сказать, условия для отдыха — и воздух, и молоко, и лес… И вдруг, — на тебе! — утки! Как тебя зовут, мальчик?
— Дык Сенька ж!
— Так вот, Сеня, я тебе эту глупую девочку поручаю. Вид у тебя, прямо скажем, не совсем надёжный, но раз уж тебя за ней прислали… Таню я поймаю за косички и поговорю с ней особо. А сейчас… Но ты учти: будет у Светы солнечный удар, с тебя спрошу!
