Белая Русь - [117]

— И тайно едут! — крамник выпучил глаза. — Хотят поссорить государя с Хмельницким, а государь наш, православный царь, умен, ох умен. Слушает, а свое дело знает!..

Игумен Афиноген насилу отвязался от крамника. Больше в лавки не заглядывал: по говору узнают белорусца и держат расспросами. Волочился со старцем Елисеем по шумным улицам. Разный люд видал: и странников в лохмотьях с посохами, и купцов в длиннющих возах, груженных товарами, и бояр в возках, устеленных малиновым сукном. Стрельцы разъезжают верхом на сытых конях. Боярам и стрельцам люд дает дорогу.

В улочке, что ведет к Неглинке-реке, толпа народу — крамник поймал вора. Тот вертелся возле горшка с пирожками с требухой и, улучив момент, цапнул один. Крамник оказался юрким и в тот же миг схватил вора — белобрысого сопливого голодранца.

— Держи его крепче! Не то сбежит! — кричали крамнику.

— Морда, как у разбойника…

— Пускай сожрет пирожок… Голодный, небось… — заступился мужик, перетянутый кушаком.

— У тебя бы стянул… Что говорить бы стал?!.

— Ну, дай раз по роже!

— Дам! — кричал крамник, не отпуская вора. — Дам!..

— Правильно! По сопатке ему, чтоб знал и помнил.

Крамник не раздумывал. Тяжелющим, как гиря, кулаком огрел по носу. Воришка сразу свалился с ног. Потом крамник набросился сверху и давай молотить, куда придется. Толпа гоготала и охала. Мужик с кушаком не выдержал и схватил за полу крамника.

— Будет! Расшибешь совсем…

Крамник, потный и красный, остановился, яро посмотрел на мужика и набросился на него:

— Расшибу!.. Я за свое… Мозолями добывал!.. А ты что заступничаешь?! Не вместе ли промышляете?!

— Ты меня поймал? — строго спросил мужик.

Пока шла перепалка, вор приподнялся и под свист и улюлюканье бросился в толпу. Ловить его не стали.

Игумен Афиноген с Елисеем поднялись на соборную площадь. Там снова толпа, только возле самого лобного места. Вначале игумен подумал, что казнят кого-то. Здесь немало было посечено голов и немало пролилось крови на плоские голыши мостовой. Казни не было. На деревянном помосте, что возле лобного места, розгами пороли мужика. Неизвестно кому мужик кричал: «Смилуйся!», но его продолжали сечь, громко отсчитывая удары. Потом мужик замолчал. По толпе прокатился ропот:

— Сомлел, бедной!..

Мужику плеснули на голову кружку воды и сволокли с помоста. Из толпы выбралась баба с заплаканными глазами и, увидав Афиногена, бросилась к нему, воя и причитая:

— Прибили Фролку… Батюшка, родненький, прибили Фролку… Задолжал барину… За пять алтыней, батюшка… Господи всемилостивый, спаси душу его!..

Упав на колени перед Афиногеном, ударилась лбом о мостовую. Бабу подхватили две девки и поволокли к телеге, в которую укладывали Фролку. На помосте уже секли другого.

— И на Руши текут люто… — прошамкал беззубым ртом Елисей.

— Секут, — согласился игумен и вздохнул.

Игумен Афиноген не был противником наказаний и считал, что порка розгами учит разуму, как и книги. Но и не был сторонником лютой порки, когда хлопа доводили до смерти или, потери рассудка. По сему делу у игумена были споры с райцами магистрата, и те считали Афиногена отступником от положения, утвержденного королем Ягайло еще сто с лишним год назад. И, наперекор игумену, особенно усердно и зло пороли православных за малейшую провинность, чтоб другим впредь неповадно было.

— Мерзко глядеть, — проворчал игумен и глянул в небо. Солнце стояло высоко, на полудни. — Пойдем, Елисей, в Посольский приказ…

Где находился Посольский приказ, не знали. Игумену было только известно, что именно там вершатся все государевы дела. Когда ночевал в Новодевичьем монастыре, поп сказал игумену, что государя ему не увидеть и с богомольниками речей царь не ведет. Есть в Приказе рука царева — думный дьяк Алмаз Иванов. Может, он соизволит принять челобитную. Он-то, Алмаз Иванов, принимает грамоты королей и правителей разных держав, которые везут в Москву послы. Именно теперь игуменом Афиногеном овладело беспокойство: как примут его в Приказе? Пусть нет у него ни письма, ни грамоты, но послан он четырьмя монастырями от люда Белой Руси. Стало быть, посол…

До мурованного просторного дома Посольского приказа игумен Афиноген все же добрался. Стрельцы, стоявшие у дверей, пропустили игумена в просторный зал. В нем было жарко натоплено и светло. Посредине стояли две длинные лавы, обтянутые кожей и застеленные ярко-бордовыми коберецами. Такие ж коберецы лежали на полу и вели к двери в другой покой. В углу, возле высокого окна, поставлен стол и два кресла. На столе песочница. Сидя на лаве, игумен в который раз думал, как будет говорить, что высказать надобно в первую очередь, а о чем умолчать. Думал еще, кто может выйти. Что, если государь? Тогда упадет ему в ноги. А если думный дьяк Алмаз Иванов? И ему падать надо.

Отворилась дверь. Мелькнул голубой кафтан. Зарябило у игумена в глазах, и он, склонив голову, опустился на колени.

— Вставай, отец! — повелевал голос.

Игумен Афиноген приподнял голову. В руке увидал лист белой бумаги. Понял: писарь.

— Вставай! — повторил он. — Расспросные речи вести будем. Идем-ка к столу. Да садись, не стой…

3

Расспросные речи в Посольском приказе игумена полоцкого Воскресенского монастыря Крыжановокого.