Белая птица - [89]

Врача к ней не звали, побаивались — увезут на Канатчикову дачу. Пускай уж кончится на своей постели, если ей суждено.

Она была тиха, смирна, никому не мешала, ничего не просила. Она ни с кем не заговаривала, хотя часто принималась говорить вслух. Лишь изредка показывала на окно; это значило — подтянуть занавеску. И закрывала глаза.

Но она не скучала и не томилась. Она была занята.

Не удивляйся, говорила она, глядя ему в глаза. Они думают, что я помешалась. Думают — я травилась. Тетя Клава так уверена в этом, что приводит женщин глазеть на меня.

Еще приходит моя подружка, маленькая, как мышка. Девочка с мохнатыми глазками. Вот она у двери, вот посреди комнаты, а вот у самой кровати. Тетя… вы страдаете? Можно, я тоже буду страдать? Хочу ей ответить, что у меня грипп, что мне не больно. Открываю глаза… Ее нет.

Раза два она раскладывала на столе карты. Я не мешала ей. Никто никогда не делал этого для меня. Но карты врут. Они сказали, что ты в пути. А ты уже здесь. Я тебя вижу с закрытыми глазами.

Она не открывала глаз. Когда же открывала, думала обо всем спокойно и отрешенно, словно бы вдруг сознавая, что ее рассудок погас, бьется только сердце. Она знала, что не выживет и не встанет.

Я жива, думала она, тихо плача, чтобы ее слез не заметили. Жива — и это бессмыслица. Потому что нет и не будет Аленки. Излюбилась Аленка.

Свет погас, и часы тикают оттуда, сквозь дерн и камень.

Выпадали минуты и посветлей, редкие минуты…

Почему-то приходил на память один очень комичный суетный день незабываемой студенческой поры, день последнего госэкзамена Георгия в Военно-воздушной академии.

В тот день, придя с лекций, Анна почувствовала себя несчастной. У нее на руках наличными было восемь копеек, два тусклых медяка. Своя стипендия полагалась ей с четвертого курса, с будущего уч. года; его стипендию потратили на хороший ватман. Была в доме бутылочка молока для их прожорливого птенца и больше ни маковой росинки. А ведь нынче Егорка бог, царь и герой!

Одолжить? Студентам не одалживают. И в такой день одалживать не хотелось. Как-нибудь, где-нибудь достать бы… Но как? И где? Исторические вопросы. Вечные для брата студента.

«Егорушка, убей меня, безрукую, — думала она. — Сижу и злюсь на Чемберлена…»

В Чемберленах о ту пору ходила тетя Клава, поскольку считала их транжирами: за бешеные деньги на рынке купили, гордецы, своему щербатенькому трехколесный велосипед! А сами жрут перловку.

Сидя и злясь, Анна тем не менее подстерегла, когда Клавдия отлучится с кухни, выхватила из красной крынки на ее столе соленый огурец и унесла к себе в комнату, положила на тарелку и залюбовалась им. Так! Дорог почин. Этот огурец в крынку не вернется. Под пыткой не признаюсь… Вот наш ответ Чемберлену.

Дальше оставалось добыть самую малость: к уздечке коня.

Потряхивая на ладони медяки, Анна посмотрела в окно и увидела на клетчатом, сложенном из каменных плит тротуаре мальчишек, кидающих монеты. Расшибалочка… Игра на деньги! Айда, — сказала себе Анна и побежала вниз по крутой лестнице, слегка посвистывая.

— Эй… ребятишки… примете меня? У меня пятак и трешка.

— Хм… гы…

— Можно, я один раз кину?

— Кида-айте.

Она кинула, пятак ее лег ближе всех других к черте, и она первая присела на корточки над коном… Осмотрительно, неторопливо ударила пятаком по краю, монеты взлетели. Одна упала кверху орлом. Анна подобрала и зажала ее в кулаке. Двушка есть! Еще раз ударила аккуратненько. Еще двушка! А вдобавок к ней копеечка. В третий раз она заспешила, промазала. Поднялась и порозовела под детскими взглядами. В них была надежда, что она шутит. Но она не шутила.

— Вот будете знать, как играть на деньги, — сказала она и со вздохом отдала монетки.

Игроки расхватали кон и разбежались.

Анна вернулась домой. Первым долгом она зашла на кухню и сказала тете Клаве со злостью, что взяла из крынки огурец. Что из этого последует — было неясно. Возможно, обложение владелиц крынок подоходным налогом. Клавдия, чуя подвох, смолчала. Анна вышла на лестничную площадку остудиться.

С третьего этажа сбежала девочка — в слезах, кинулась к Анне и мигом измочила ей рукав блузки.

— Будет, будет, — сказала Анна. — У меня вот тоже… безвыходное положение. — И пошла с девочкой к ее тетрадкам.

Задачка попалась каверзная. И доне́льзя скучно было — наталкивать на решение маленькую зубрилку.

Мать девочки приготовила угощение. Случалось, что она совала Анне и деньги, с достоинством поясняя, что может себе это позволить. Ее муж был официантом в «Савое». Анна собиралась сразу же уйти, не слушая уговоров. Мельком глянула на стол и обомлела… Там были не конфеты.

Там сиял, подобно благородному мрамору, холодец!

Анна подошла и села за стол, глядя на холодец беспомощно и влюбленно. Егорка… Егорка… Я гибну, я пропала.

Хозяйка обрадовалась, отрезала тонюсенький кусочек. Это не от жадности, из жеманства. Она и сладости откусывает так, будто боится обжечься, выпучив глаза. Чай у нее всегда с «алимоном», как она выговаривает по-деликатному (раз «а-пельсин», значит, «а-лимон»).

— Хотите винца красненького? Налью? — спросила хозяйка, видя, что гостья медлит.