Белая птица - [60]

И, не касаясь часов, пробежал глазами надпись, выгравированную на внутренней стороне верхней крышки: «Г-ну Кореневу Павлу Евгениевичу от коллег по Российскому императорскому математическому о-ву в М-ве, 1913». Угрюмо покачал головой. А она покраснела так, что на носу у нее выступили капельки пота.

Вот она и показала, чего она сто́ит.

Павлищев смотрел на нее сочувственно…

С громким щелчком она закрыла крышку и пошла из избы — с глаз долой, пореветь где-нибудь в темном углу.

Карачаев догнал ее в сенях, остановил, повернул к себе. Насупился и поцеловал ее сперва в одну, потом в другую щеку.

Судя по его сжатым губам, он был взбешен. Судя по глазам, восхищен.

— Бывает, что и часам больно… поняла? Ось маятника сломана. Где ее теперь достанешь?

— Я больше не буду… поверьте, — ответила она и, встав на носки, потянулась губами и тоже поцеловала его в небритую щеку.

Хотела коснуться пятна на его повязке, как вдруг он вскинул голову, прислушиваясь (что-то клацнуло металлическое), и кинулся в горницу.

Когда она вбежала следом, Карачаев и Павлищев стояли посреди горницы, друг против друга, неподвижно, бурые от натуги. Карачаев держал Павлищева за запястья, и в правой полураскрытой ладони бухгалтера висел черный браунинг.

Браунинг висел на кончиках пальцев. Но девушка не разглядела этого и закричала:

— Иван Викентьевич! Сейчас же! Бросьте!

Павлищев выронил пистолет, и она ногой толкнула его под стол.

Карачаев отпустил бухгалтера, поднял браунинг. Павлищев грузно опустился на табуретку у стола.

Поглядывая на него, Карачаев вынул обойму. В ней был один патрон!

— Это для кого же вы приберегли… последний?

Девушка подошла к Павлищеву.

— Он хотел застрелиться.

— Ты знала об этом?

— Он мне сам сказал.

— Вон что! — Карачаев подбросил на ладони разряженный браунинг. — Спектаклик-то, оказывается, с репетицией. По всем правилам искусства.

Павлищев усмехнулся одной стороной лица. Правая кисть его была скрючена, как будто обнимала невидимый шар. Павлищев положил ее на стол. Сказал вяло:

— Непонятно, как вы справились левой рукой с моей правой…

— А я левша. Вы запамятовали?

— Ах, да, да, да…

«Неужели же это разыграно? — подумала девушка с неожиданным гневом. — Может, и пулемет на ригаче у старшего Докутича Павлищев выдал, уже зная, что пулемет нашли и взяли… Ах, лиса! Значит, и отчаяние, и откровенность, и похвалы ей и Карачаеву — ложь, личина, как у Хлюбишкина?»

— Черт же вас побери, — сказала она, сжимая маленькие кулачки.

Павлищев брезгливо пожевал губами и сказал Карачаеву:

— Ну, так вот-с… У Колчака я не был. Тем более — у Дутова или Унгерна, как вы изволите предполагать. И только вам, вам, Карачаев, я обязан идиотской репутацией головореза! Пусть я бывший, так сказать, старой веры, не отрицаю, но все-таки не пара Докутичам и уж отнюдь не комедиант… Я офицер, господа. Моя лошадь сломала спину, и этот единственный последний патрон, извините, мое неотъемлемое право.

Карачаев с недоумением посмотрел на девушку.

— Постойте, постойте, — сказал он, — это кому же вы говорите? Это перед ней вы распускаете хвост?

Павлищев злобно-раздраженно взглянул на Карачаева, на миг оскалив желтоватые лошадиные зубы.

— Да хоть бы и перед ней, сударь мой! Сего фортеля вам не понять… А меж тем ей вы мно-огим обязаны.

— Приятно слышать, — сказал Карачаев и сел против Павлищева, землисто-серый, без кровинки в лице. — А вы никогда не задумывались, господин офицер, кому вы о-обязаны тем, что так долго живете в здешних краях на свободе и разыгрываете вот эти свои спектакли? Вы никогда не слыхали, кто ручался головой, партийным билетом, что вы, бывший помещик и лошадиный идеолог, не поднимете оружия на советскую власть… ручался, что в свое время придете с повинной и выдадите подпольные склады оружия и тех, кто его против нас поднимает? Об этих фортелях вы не подозреваете? Отвечайте!

— Те, те, те… — сказал Павлищев и погрозил Карачаеву двумя пальцами. — Это вы тоже для нее?

Карачаев утомленно оперся головой о ладонь, а Павлищев с шумом вскочил на ноги, отпихивая ногой табуретку.

— Не шутите, Карачаев! Это святые вещи.

— Надоел ты мне, бухгалтер, — медленно выговорил Карачаев. — Тебе должно быть известно, что подобного рода заступничество сейчас не особо поощряется — кулаки-то вон что творят! Ну, в общем, надоел… Докутич со станковым пулеметом тебя утопит все равно. На «этот патрон» ты права не имеешь. Иди, открывайся сам, пока не поздно. Иди… пробил твой час…

— Ге-оргий Ге-оргиевич… — невнятно, потерянно пробормотал Павлищев. — Но… это же не согласуется… с вашей большевистской философией! Вы поплатитесь за меня…

Девушка вспыхнула.

— Что вы знаете о нашей философии? Как вы смеете судить!

— Погоди, — остановил ее Карачаев, пристально глядя на Павлищева. — Ну, чего ты еще хочешь? Говори.

— Георгий Георгиевич! И вы, милая девочка… Больше молчать не могу, невыносимо. К вашему сведению: я… дядя Ваня. Да, я! Тот самый, который сбежал в прошлом году на Черный Иртыш. Как видите, не сбежал… Остался здесь, на родной земле. Это все знают, кроме вас.

Карачаев пододвинул к себе браунинг.

— Враки!

— Нет, правда. Но повторяю: на моей совести — ни одной загубленной души. Мои руки чисты.