Белая птица - [45]

К счастью, Сережу стошнило. Володя доволок его до берега и положил на спину, на песок. Маша села в изголовье, подсунула ему под затылок ладони — ковшиком. Сердце у Сережи билось так, что было видно, где оно под ребрами.

Но губы его, словно измазанные чернилами, прошелестели:

— Мам-ме… не-е… не-е…

Ну, значит, живой будет!

Когда мама пришла из леса, все трое сидели на прежнем месте, вокруг рюкзака, и на лицах их было написано, что они ничего не знают. Тем временем и трусы подсохли на капитанах. Сильно пекло солнце.

Мама прежде всего подошла к пруду и тщательно умыла лицо. Вытерла его платочком. И села поодаль, боком к ним.

«Ясное дело», — подумал Сережа. Они с Вовкой тоже умывали Машку.

Но едва Сережа об этом подумал, мама резко обернулась, посмотрела на Сережу слегка косящими глазами. И краска отхлынула от ее лихорадочно-пунцовых щек…

Она посмотрела на Володю — он хмыкнул. Повернулась к Маше. Сережа с Вовкой задрожали.

— Теть-Ань… — проговорила Маша беззвучно.

Мама посмотрела на пруд и, слабо вскрикнув, закрыла ладонями лицо.

Все долго-долго молчали.

Анна не чувствовала ног. Ни боли, ни колотья, никаких ощущений ниже колен. Отнялись ноги.

— Тебе жарко? — спросил Сережа, почесывая нос.

— Отвратительно! Безобразно! Гадко… — сказала Анна, растирая ноги от колен до лодыжек.

И Сережа понял, что́ отвратительно, что́ безобразно, что́ гадко.

— Мама! — вскрикнул он, вскакивая на ноги. — Это правда. Но зато… я умею теперь плавать! Хочешь, покажу?

Анна застыла, с содроганьем глядя на пруд.

— Да. Покажи.

— Когда? — спросил Сережа, судорожно глотнув слюну.

— Сейчас, конечно.

— А ты пойдешь со мной?

— Зачем? Мне будет видно и отсюда.

Сережа молчал, глядя на маму с восхищеньем. Молчал и глядел. Потом неторопливо, свободно пошел к воде. С этой минуты он не боялся ни воды, ни ила, ни мели, ни глубины, ничего на свете!

И едва он ступил в воду, Анна тоже почувствовала, что ноги у нее есть, что она может их вытянуть, может встать.

Купались до вечера. Сережа вправду плавал — по-собачьи, навостряя уши…

А на обратном пути к станции Володя внезапно ощутил неловкость — непривычную пустоту за спиной. Он оглянулся. Что такое? Где Виляй Хвост?

Маша шла вплотную за Сережкой, у его правого локтя, как, бывало, ходила за братом.

Ночью Сережа проснулся неизвестно отчего. Вскочил, побежал в смежную комнату, залез к маме под одеяло и долго лежал, не шевелясь, обняв ее руками и ногами. Спросил шепотом:

— Он не будет с нами жить?

— Кто?

«Таинственный незнакомец»…» — грустно подумал Сережа. И вздохнул, вспомнив, как отец обещал: «Не забуду ему этого гвоздя».

Потом поднял голову и увидел, какое у мамы лицо. Взял ее за руку. Сказал страстно:

— Не думай… Я никогда от тебя не уйду. Ты мой милый друг.

ГЛАВА ШЕСТАЯ ДЕСЯТЬ ЛЕТ ТОМУ НАЗАД Стоять на почве фактов. Действительный тайный советник бандитских дел. Хлюбишкин, красная борода. Мырзя, партейный. Сладка генеральша

15

И еще одна ночь была без сна, немирная ночь.

В прошлом году, как раз перед отъездом Георгия, в Старом и Новом свете стал известен новый самолет главного — номер двадцать пять. Это была машина С одним мощным мотором и необычайно длинными крыльями, точно у планера. Мотор мог работать безостановочно несколько суток подряд, а в крылья были встроены баки, которые вмещали тонны бензина, в расчете на тысячи и тысячи километров полета.

Во второй половине июня три человека, два выдающихся пилота и штурман-профессор, перелетели на этом самолете из Москвы в Северо-Американские Соединенные Штаты, в город Портленд, через Северный полюс. Восемнадцатого вылетели, двадцатого прилетели, и на аэродроме командир самолета Валерий Чкалов поразил американских репортеров справкой о своем личном капитале: «У меня сто восемьдесят миллионов». Он имел в виду — человек. Справка понравилась по обе стороны океана, и нам и им. А Сереже запомнилось еще то, как сказал нашим летчикам президент Рузвельт: «Ах, так вы военные? Тогда будем знакомиться снова…» И назвал Чкалова генералом. Это звучало комично, как и слово «господин».

По правде говоря, Анна была задета тем, что в такой полет был послан не Громов, друг главного и крестный отец его самолетов… Однако не прошло и месяца, как тройка Громова повторила полет в Америку, поставив троеточие посадки в Сан-Джасинто, на сотни и сотни миль южнее Портленда, а в баках оставался еще бензин. Анна была довольна, что все же южнее! Она любила Громова, как и Георгий, и радовалась, что Михаил Михайлович получил Героя.

И вот, спустя год, вряд ли спроста, с особым настроением стали поговаривать об этих полетах: папанинцы вернулись благополучно еще зимой морским путем, а время летнее, время лётное… Пора! Должно быть и нынче что-то подобное.

«Какая будет  а п о п е я?» — допытывалась тетя Клава. И другие в доме и по всему Пушкареву переулку ловили взгляды Анны, здоровались с ней со смыслом и всякий раз намекали, что в Америку-то летал незримо ее, вот именно ее Карачаев; может быть, он, скорей всего, он и готовил эти головокружительные полеты — секретно, поскольку дело такое, сюрпризное, трах — и натянули нос американцам, мало одного раза, бенц, и по второму разу; а сейчас где-то на отшибе готовится кое-что похлеще, и там Карачаев. Понятно, Анна про все знает, наверняка знает, но не скажет, ой, не скажет, вот ведь какой у нее характер скрытный.