Белая птица - [40]

Понятно, что эту записку никому нельзя было показывать под страхом смертной казни, даже маме. Но как узнать, что в ней написано?

Вовка ходил в школу целый год, а Сереже идти только с осени…

Сережу никто никогда не учил читать. В этом не было нужды. Книжки читала мама, а он и так знал, что в них написано. Знал наперед, с каких слов начнется каждая следующая страница, и напоминал их маме, когда она запиналась. Мама то и дело запиналась; Сережа с жаром подсказывал ей по полстраницы подряд, а она только просила — потише…

Еще Сережа знал, какая вывеска на одном магазине; она написана тоже печатными буквами, и в ней есть буква «О».

Магазин — на Сретенке. Тайком от Вовки, проходным двором Сережа побежал к тому магазину. Долго, упорно читал вывеску вслух: «О-во-щи… О-во-щи…» Вернулся домой и осторожно развернул записку — вдруг она заговорит, как вывеска?

Записка молчала. Сережа легко отличил буквы «о», одну, вторую, третью. Узнал он и несколько других букв, хороших, приятных. Ткнешь в них пальцем, а они послушно и приветливо гудят тебе в уши на разные голоса: «Р-р… ж-ж… в-в…» Но между ними теснились незнакомые, угрюмые, немые. Они стояли, словно частокол. И это из-за них записка молчала. Лишь некоторые слова отрывисто, сдавленно и невнятно выговаривали: «Ки… ко… не… на…» Как заики!

Сережа нашел у Сретенских ворот, на угловом доме, где кино «Фантомас», между первым и вторым этажом, синюю табличку, на которой белыми буквами было написано — он знал, что: «Сретенка». И стал читать ее с жадностью.

Но табличка неожиданно сказала «Сы…ры…е…» — и умолкла.

При чем тут «сы-ры»? Какие «сыры»? Буквы не хотели с ним разговаривать, как некогда Вовка…

Целый день Сережа злился и ночью во сне злился, а утром рискнул и спросил у мамы, когда она разбирала свои постылые тетрадки (постылые потому, что они ей дороже родного сына):

— Интересно… бывают буквы дуры?

— Нет, Сереженька. Таких нет.

— Ни одной?

— Ни одной.

— Со-мне-ва-юсь, — сказал Сережа, ковыряя пальцем в носу.

— Это потому, — отозвалась мама, не оглядываясь, — что ты еще не понял, чем они хороши. Ты и твой нос.

Сережа выдернул из носа палец.

— А чем они… хороши?

— Тем, что терпеливы. Тысячу раз посмотри — и тысячу раз они не поленятся, скажут, что написано. Ночью смотри — они тут же проснутся и заговорят… Они самые терпеливые на свете. Терпеливей всех.

Сережа подумал и поразился: а ведь верно! Потом он испугался: не выдал ли себя, свою тайну? И закричал маме в щеку:

— А правда, что птицы приносят пользу огородам?

Она поморщилась, взяла чистый лист бумаги, сложила его вдвое и на одной половинке написала что-то крупными буквами. Прикрыла их другой половинкой и пододвинула к краю стола.

Сережа схватил бумагу, умчался в другую комнату, отвернул чистую половинку листа и беззвучно зашевелил губами.

— Ог… Ор… Од… Ог! Ор! Од! — сказали ему буквы.

«Что бы это значило?» — подумал Сережа, изнемогая от любопытства, и вдруг завопил неистово, самозабвенно:

— ОгОрОд!

Побежал к маме.

— Я не буду кричать! Я только немножко… Ты не знаешь, ч т о  ты здесь написала.

— Кричи, милый. Кричи, пожалуйста, — сказала мама.

И он ходил по обеим комнатам, глядел в бумагу и кричал «огород», пока мама не стала собирать тетрадки.

Когда она ушла, он немедля развернул ту таинственную записку. Вздохнул огорченно. Записка по-прежнему бессмысленно, нелепо заикалась.

Он снял с полки любимую из своих книг. И нашел, что на обложке ее написано неправильно: сы-казы-ки… А нужно просто: сказки. Он понял: буквы передразнивают его. Они шутят. Что ж, каждый имеет право пошутить!

Зато, когда он перевернул обложку, на первой же странице (с картинкой сверху) буквы осрамились. Бедняжечки… Они такие нерасторопные, хоть и терпеливые. Не поспевали они сказать слово, как Сережа говорил за них, что было дальше. Приходилось возвращаться назад, дожидаться, пока они выговорят то, что он уже сказал.

Между прочим, Сережа заметил, что буквы, многие, разные, так же, как он, любят букву «о» и не могут без нее обойтись.

У него была книга, тоже интересная, с замечательным заглавием. Оно состояло из многих букв, но сами они ничего не могли сказать: «Пр… вд… пр… вд…». Казалось, буквы толкали, пинали друг друга локтями, коленками и — ни с места! И вот, пришла веселая бойкая буква «о», и тотчас все помирились и заговорили, дружно, складно, как будто буква «о» подставилась и покатила другие, как на колесах: про-во-до-про-вод…

Сережа долго радовался и дивился этому слову. Оно было длинней Первой Мещанской! Оно катилось, как поезд, как бесконечный товарный состав с одинаковыми вагонами и платформами. Катилось и катилось, погромыхивая на рельсах…

Прежде Сережа листал свои книжки от картинки к картинке и больше всего ценил обложки — на них картинки в красках. Но, оказывается, буквы интересней картинок! Буквы манили, как полярные льды. И Сережа упорно и увлеченно водил по строкам заслюнявленным пальцем, шевелил губами и вскрикивал при каждой букве «о».

Вскоре он пришел к выводу, что все буквы делятся как бы на Вовок и Машек, на буквы-вагоны и буквы-колеса. Одни катили других, как буква «о», или же таскали на закорках, как «у», подсаживали, подталкивали, тянули за ручки, за ножки. Ну и, как водится, среди маленьких ходили буквы-мамы и буквы-папы — заглавные; буквы-паровозы…