Белая птица - [23]

Сережа слизнул с губы соленую каплю пота, еще раз придирчиво всмотрелся в Виндавские водонапорные башни и вздохнул с сожаленьем. Нет, не похожи они на Сухареву. Они настоящие, другие. И ему даже досадно стало, что это не мираж. Обыкновенные башни — что за диво!

Сережа нащупал в кармане злополучный компас, с презрением поднес его к глазам. Вот это да! Никакого вредительства… Черная стрелка показывала в сторону башен. Конечно, там Северный полюс. А позади земля и столица нашей Родины — Пушкарев переулок. Кажется, ясное дело?

У Сережи сильно похолодел нос. Страшно было представить себе, как далеко от дома он зашел.

Но за башнями открывалась новая огромная незнакомая площадь. По ту сторону площади круто уходил в небо мост, он заслонял собой горизонт. Сердце подсказывало Сереже, что за этим мостом начинался океан. И уж во всяком случае что-нибудь замечательное, вроде станции Ухтомка. Сережа осторожно перешел площадь и ступил на заветный мост, крепко держась за фигурную чугунную решетку перил.

За мостом не оказалось океана, зато и под мостом была не река, а железная дорога, и, пока Сережа стоял на мосту, под его ногами с гулом пронесся длинный сине-зеленый поезд, лучший на свете — дачный.

Сережа прижался лицом к перилам, с горечью глядя на слепящие нити рельсов, ребристые крыши вагонов, черные живые бока паровозов. На этом мосту Сережа мог бы простоять без устали полжизни. Пора домой, а дом далеко, неведомо где. Что будет, если он не поспеет дойти до ночи?

Понурив голову, Сережа потащился назад. Он очень устал, но не насытился. Всегда так в жизни: только войдешь во вкус — и надо уходить. Вот так и с отцом. Не успел Сережа побывать с ним на рыбалке, как он бросил маму и уехал. А кто его просил бросать и уезжать?

Идти стало еще тяжелей. Суконная кепка сдавила лоб, ноги в туго зашнурованных ботинках горели, ныли; Сережа шаркал подметками по асфальту, но шагал без передышки.

От домов во всю ширь мостовой легли тени, улица казалась незнакомой. Виндавские башни необъяснимо долго не исчезали из виду, а когда скрылись за домами, стало и вовсе непонятно, что в какой стороне. И так длилось много-много дней пути…

Смеркалось, когда Сережа, измученный, добрел наконец до Сухаревой площади. Сперва он умилился: родная любимая Сретенка! Но как далеко еще до дивана в маминой комнате…

Около кино «Уран» случилась большая неприятность. В сутолоке двое незнакомых мальчишек загородили дорогу Сереже, один сорвал кепку с его головы и пустился бежать, другой сдернул браслетку, подставил Сереже подножку и пихнул в спину. Сережа упал, ссадил локоть до крови, с трудом поднялся. Не было сил ни погнаться за мальчишками, ни крикнуть.

Сережа вспомнил, как отец обошелся с ворами, и горько жалостно всхлипнул. Так ему никогда не суметь. Кепка была с кнопкой на козырьке, сшита из клиньев… Но главное — браслетка. Все, все погибло. Прощай, Серебряная Гора!

Пушкарев переулок встретил его вечерней тишиной.

К счастью, мама еще не вернулась домой… Сережа, встав на цыпочки, отпер английским ключом дверь и первым долгом припрятал за обои спички. Потом на одну минуточку присел на диван, держа в руках компас, лупу, запонку и соль. Что было дальше, Сережа не помнил.

Проснулся он на следующее утро, разутый, раздетый, в своей кровати. Расшибленный локоть был густо смазан йодом и не болел. Ноги тоже не болели, зато сильно хотелось хлеба с повидлом и чаю.

Был выходной, и мама не пошла в школу, но чаю не дала, а прежде всего вымыла Сережу горячей водой с мылом в большом тазу.

Мама ни о чем не расспрашивала, будто ничего не случилось, и Сережа обиженно заерзал на стуле.

Уже допили чай, а она все молчала. Сережа не выдержал и сказал, что те мальчишки около кино «Уран» недостойны звания пиратов, они просто шакалы.

Тогда мама сказала, что папка всегда говорил ей, когда и куда уезжает в командировку. Он любил ей это говорить.

Сережа спросил с хитрецой:

— А что ж он тебе теперь не сказал?

— Он? Сказал… — ответила мама неуверенно.

И Сережа это запомнил. И сказал себе, что тоже уедет неизвестно куда, как уехал отец. И тоже пропадет вдруг и навсегда.

7

Долго Сережа ничего не знал о Володе, своем сверстнике, хотя жили они оба в Пушкаревом переулке, между Сретенкой и Трубной, и Володю в том переулке знали все — от мала до велика…

По Сретенке с лязгом, звоном ходили трамваи, на поворотах они пронзительно, заунывно выли, — так терлись колеса о рельсы; в доме Сережи дребезжали стекла. На Сретенке происходило больше несчастных случаев, чем где-либо еще в Москве. Сереже нестерпимо хотелось посмотреть, как они происходили, но, сколько он ни смотрел, ни разу никто ни на кого не наехал.

По Трубной катили одни ломовики, и все же Володе в том конце переулка жилось лучше. К Трубной Пушкарев спускался крутым горбом, — весной здесь во всю ширь мостовой текли, затейливо свиваясь, ручьи, а зимой можно было катиться вниз, не подталкиваясь, на салазках или коньках и просто на ногах, если валенки подшиты кожей. Дом Володи стоял на самом счастливом месте — в начале ската.

Володя жил в подвале, и это было удобно: он становился на сундук, на спинку кровати, на подоконник и выскакивал на тротуар. Со временем Володя открыл особо ценное свойство окна: если «довести» долговязого Мишку и он не стерпит и за тобой погонится, нужно только поспеть добежать до стены, встать в оконный проем, и Мишка будет рядом, но не посмеет тебя пальцем тронуть. Впрочем, догнать он мог, — поймать не умел, запутывался в собственных руках и ногах.