Белая муха, убийца мужчин - [45]

24. ТАКСИСТ

Просыпаться среди женщин.

Медленно открывать глаза среди наготы женских ног, среди мягких женских вещей, среди женских голосов, которые переговариваются отрывисто и деловито — и которые так хотят оставить за собой последнее слово.

Сами женщины где-то наверху, высокие, вытянутые к утреннему солнцу сосны, шумят, смеются, не дают мне вставить ни одного слова — да мне и не хочется, мне нравится лежать вот так, молча, на полу, в штабе Босой, лежать в башне и знать, что мне отсюда не выйти. Они ходят, переступая через меня, по этой женской комнате, Frauenzimmer, женщины-богатыри, женщины-великаны, молодые, злые и здоровые, а я лежу, одинокий, маленький, как на большой женской ладони, и думаю о том, что ещё два дня назад замок был моим, а теперь он их, я отдаю его им, отдаю даром, и эта милость делает меня ещё меньше.

Просыпаться, лёжа на полу, сон ещё живет где-то в позвоночнике, со вчерашним, ещё свежим прикосновением её губ, с касанием её пальцев (ногти черные от оружия), с запахом крови, просыпаться полным немыслимого, кричащего счастья.

Их было пять или шесть в комнате, странно, но некоторые из них переодевались, делая это так непринуждённо, будто меня здесь не существовало.

Босая насмешливо посмотрела на меня из своих белых высот: «Хочешь, дам тебе белые колготки? Пойдёшь к своим, покрасуешься перед мужиками».

Она бросила их мне на лицо — белое, текучее, тёплое, лёгкое.

Что я мог на это сказать? Только глуповато усмехнуться и снова с наслаждением закрыть глаза. Я был конченый человек. Я попал к ним в лапы. Предатель — первый предатель в длинном и славном роде Саха-Якутских.

Они заржали. Молодые кобылки, которые доплыли до последнего острова, женского острова, где я — всего лишь природное недоразумение, которое при желании легко исправить. Вдруг жгучий укол ревности пронзил меня, да так, что я сбросил белое бельмо с глаз и сел на полу, сжав зубы. Как же мне хотелось выгнать их всех отсюда, каждой дать пинка, каждую — в шею, в шею! — чтобы остаться наедине с этой бешеной гадюкой. Моей Босой.

Босая заметила это, посмотрела мне в глаза, я ненавидел её за эту привычку — смотреть прямо в глаза, не давать увернуться, лишить права на размышление, надежды на оправдание.

«Я тебе не верю, — сказала она разочарованно. — И ты не веришь мне. Не веришь во всё это, в нашу борьбу, не веришь в справедливость. Ты будешь со мной только до того момента, пока не пройдет твое наваждение».

Гуди, гуди, моя белая муха. Я слабо замахал руками, но Босая скривила губы: «Молчи уже… Я права. Просто ты потерял голову. Лучше найди её, а то будет хуже. И иди к своим, пока не поздно».

Я умоляюще схватил её за ногу, она лениво оттолкнула меня и снова начала сверлить своими мушиными зрачками: «Что-то слишком уж ты наслаждаешься, у тебя на морде всё написано, мой милый шпион. Нужно немного почистить эту позолоту, что там под ней? Девки, смотрите, у него слеза течет».

Все сбежались взглянуть на слезу. Только Люба осталась стоять у окна: она делала вид, что не узнаёт меня, а может, и правда не узнавала. Она смотрела вниз, а внизу стерегла достойных мужей и добродетельных женщин её любовь. Джек Подрочитель — пошутил как-то Павлюк, познакомившись с этой девкой. Пошутил тихо — вдруг услышит?..

«Джек Потрошитель тоже однажды плакала, — сказала Босая громко и звонко, как пощечину мне залепила. — Только на эти слёзы никто не бегал посмотреть, и никто не утешал её, никто не давал ей шанса уйти, отказаться, никто не позволил ей выбирать…»

…Была ночь, и две девушки ехали на такси домой… По большому городу, залитому огнями. Такому большому, что если бы они пошли домой пешком, то пришли бы только утром…

Таксист был не очень стар, но и не молод, обычный такой добродушный мужчина, который постоянно бормотал под нос какую-то песенку. Лица его они не видели, тёмное пятно в зеркале заднего вида, только глаза блестели в свете городских огней, огни проносились мимо, машина ехала быстро, проспект был пуст. Девушки сидели на заднем сидении, плотно прижавшись друг к другу, потому что было прохладно, и им было хорошо, так хорошо, что не хотелось разговаривать, не хотелось никакой музыки, не хотелось ничего лишнего, только ехать в этом такси и чувствовать, что скоро они будут дома.

Иногда у таксиста начинала говорить рация, усталым, ночным женским голосом, хриплым, неразборчивым, рваные слова, равнодушные интонации, как по радио. И это тоже было частью ночной поездки — слышать этот загадочный женский голос и чувствовать себя пассажирками, случайными участницами удивительной игры…

И в это мгновение одна из девушек взяла вторую за руку. Не потому, что им важно было показать миру, что они вместе — а потому, что ночь была прекрасна, полна сюрпризов и разноцветных стёклышек, которые светились в окнах и разбивались насмерть, стоило машине промчаться мимо очередного нависшего над землёй дома…

И вот они взяли друг друга за руки. Просто взялись за руки. И одной из девушек показалось, что таксист им подмигнул. А второй — что он улыбнулся. Как он мог заметить их руки? Но вполне возможно, что не было ничего, ни улыбки, ни подмигивания, ведь лица его они не видели, только тёмное пятно, и это пятно через минуту сказало, отвернувшись к окну: «Да вы, девчонки, не переживайте. Всё нормально. Вы из этих, да? Или чисто меня подразнить?»