Белая муха, убийца мужчин - [18]
Дома выбитые ковры оживали и начинали дышать. От ковров шел удивительный аромат — как летом от болотцев, что были разбросаны кое-где по редкому лесу на окраине нашего микрорайона. Казалось, в выбитых коврах начинали распускаться влажные растения, просыпались насекомые, шевелилась зеленая ряска, от ковров шел удушающий пар. Квартира пахла болотом, и ты ступал по выбитому, мокрому ещё ковру осторожно, словно боялся провалиться в него по колено. Направляясь мыть руки, только что принесенный ковер обходили, почтительно прижимаясь к стенам, а обедая, довольно принюхивались: чистота. Воскресенье. Зима. Девяностые годы навсегда минувшего века. Квартира девятиэтажки на окраине города, который тебе ещё только суждено открыть. Неспешное время, одинаковые дни, вечный лифт, неизменные ковры.
Но однажды, прежде чем ты приволок очередной ковер домой, с тобой случилось что-то, что ты тоже запомнишь на всю жизнь. Но однажды, когда ты сидел на корточках на первом снегу и был весь охвачен бешеной ковромахией, к тебе подошла она. В белой шубке, черноногая, в вязаной шапочке. Подошла, остановилась за полшага и начала наблюдать.
Она не поздоровалась — просто стояла и не сводила с тебя глаз. Ты тоже молча продолжал выбивать свой ковер — разве что ловкости и мужской силы в тебе стало больше, ты всячески показывал ей, что ты не пацан какой-нибудь, а человек, занятый делом. Бах, бах, бах. Пыль и порох были твоими стихиями, а противниками — снег и красные от незлого мороза щеки. Её длинные ресницы едва заметно вздрагивали от каждого удара. Люди-птицы махали крыльями, топтались вокруг своих подопечных, никто не обращал на нас внимания.
«Что ты представляешь себе, когда бьешь?»
Я удивился настолько, что прекратил свои упражнения и, вяло похлопывая по ладони выбивалкой, поднялся.
«Что?» — спросил я, просто чтобы выиграть время.
«Что ты представляешь себе вместо ковра, когда бьёшь по нему этой штукой?»
Конечно, тогда мы говорили по-русски. Это сейчас, в Замке, мы, придя каждый своими тропинками к нашему единственному родному языку, могли счастливо избегать радостей билингвизма, а тогда иначе и быть не могло: только русский: язык города, язык детства, наш русский язык. Мне было шестнадцать, ей было четырнадцать, она появилась в нашей богом забытой школе на окраине столицы несколько дней назад и почему-то я не мог спокойно смотреть, как она каждое утро идёт на уроки. Может, потому, что она, как говорили, переехала сюда из центра. Она была живым свидетельством того, что там, под землей, вместе с первой станцией метро начинался совсем другой город. Настоящий. Что она тут забыла: между ковров и замёрзших луж, среди одинаковых девятиэтажек, среди грубых и искренних людей, которые до сих пор не знают, с какой планеты они прилетели. И если у них спросить сейчас, тех людей из моего детства, что они сделали в жизни… «Мы выбивали ковры», — скажут они. Как будто выполняли приказы. Такое вот оправдание.
Что ты представляешь себе вместо ковра, когда ты бьёшь по нему этой штукой?
Ничего себе вопросик.
«Ты что, не знаешь слово «выбивалка»?» — спросил я хмуро и сплюнул. Ведь именно так должны были поступать настоящие мужчины.
Она, посмотрев безо всякого отвращения на место, где моя слюна пробила вспоротый снег, сказала и разочарованно, и нетерпеливо: «Ну хорошо, выбивалка. Как неинтересно. Кстати, ты мог бы придумать для этой штуки какое-нибудь слово получше. Твоё, тайное слово».
«Например?» — сказал я нарочитым басом и снова сплюнул.
«Ну, насколько у тебя фантазии хватит. Да хотя бы «убивалка». Уже веселее, — и она повела плечами под своей белой шубкой. — Так кого ты представляешь? Признаешься — или так и будешь стоять и смотреть на меня, как манекен?»
Так и сказала: как манекен. Среди моих знакомых этим словом никто никогда не пользовался. И я смутился, нагнулся к своему ковру, но она не уходила, ожидая ответа. Ну, не мог же я сказать ей правду, что иногда представляю перед собой белый голый женский зад, по которому луплю своей «убивалкой» и не могу остановиться, не могу насытить свои бесстыжие глаза алыми узорами на прозрачной коже. Что иногда вспоминаю при этом, как, оставаясь один дома (о, это один дома… счастье маленького мизантропа), я брал карандаши, альбом для рисования, ложился голый на этот самый ковер и неумело рисовал женщин в непристойных позах и женщин в белых колготках, и тёрся об ворс, и с чувством вины вытирал извергнутое.
Пришлось ей соврать. А что, я уже не помню. Ведь это было давно. Задолго до всех кафе, женщин и замков.
О, это была очень странная и очень культурная девочка. И очень скоро мне пришлось в этом убедиться. Потому что мы начали встречаться каждый день — и вскоре уже не могли обходиться друг без друга.
Мне и в голову не приходило тогда называть её Босой.
10. КОРОВА ЖУТА И ЕЁ ДРУЗЬЯ
«Так ты и правда хочешь знать, зачем всё это?» — спросила она, лаская свой Фаллический Символ.
Я кивнул.
«Как бы тебе объяснить… — сказала она снисходительно. — Считай это художественной акцией. Молодые художницы решили устроить пленэр в древнем замке — почему бы и нет? Директор не против. Как же там её звали? Галина Витольдовна, кажется».
Кроме нескольких писательских премий, Ольгерд Бахаревич получил за «Собак Европы» одну совершенно необычную награду — специально для него учреждённую Читательскую премию, которую благодарные поклонники вручили ему за то, что он «поднял современную белорусскую литературу на совершенно новый уровень». Этот уровень заведомо подразумевает наднациональность, движение поверх языковых барьеров. И счастливо двуязычный автор, словно желая закрепить занятую высоту, заново написал свой роман, сделав его достоянием более широкого читательского круга — русскоязычного.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Согласно скандинавским сагам, получить пропуск в чертог Одина и место в Вальхалле могли только доблестные воины, погибшие с оружием в руках. Лучшие из лучших. К другим Валькирии просто не явятся. Но что делать тому, кто ненароком обронил свой топор во время храброй битвы? Неужели вечная мёрррзлая хель? Или всё-таки есть выбор?
Данная повесть – это предыстория рассказа "Дело правых" и начало новой книги, рассказывающей о молодых радикалах, вышедших на улицы своего города, чтобы самостоятельно вершить "правосудие".
Можно быть одиноким в толпе, а можно в семье. И тогда просыпается неимоверная потребность в близости, в ком-то, на кого можно опереться, кому можно сказать: «Если ты меня разлюбишь, в тот же вечер я умру...» Свете, падчерице криминального авторитета, пришлось с оружием в руках отстаивать свое право на одиночество, но, как это часто бывает в жизни, идя налево, она пришла направо и встретила свою любовь...
Тринадцатилетней Свете приходится держать ответ за мать, которая полюбила бандита и попала в жернова криминальных разборок. В новой семье ей была отведена роль падчерицы, но, в отличие от европейской Золушки, наша российская может быть очень опасной... Особенно, когда она смотрит на мир сквозь прицел винтовки...
Насилие, сопли, слезы и Забеги. Это простая история одного глупого парнишки, который почему-то решил, что поумнел, набрался сил и теперь пытается вспомнить за чей счет.
Наш привычный мир давно уже не тот, каким он был. Что же в нем изменилось? В уравнении нашей жизни поменялся всего один-единственный знаменатель – у нас больше не было стран, государств, власти, у нас была – Провиданс. Алгоритмическая машина, выдающая каждому человеку биометрический паспорт с полным набором характеристик, включающих в себя срок жизни, таланты, профессию. Благодаря этому на Земле воцарились мир и покой. Но так ли это на самом деле? Общество, разделенное на две касты – Медную и Платиновую, свято верит в фальшивую утопию их нового мира.