Белая молния - [21]
Когда становилось невмоготу, Курманов шел на спортплощадку. Его все чаще и чаще видели там. Гонял футбол, чтобы как-то успокоить себя. Однажды на площадку прибежал посыльный: «Товарищ майор, всех летчиков приказано собрать в клубе. Генерал Караваев летит».
Курманов шел в клуб медленно. Неподвижно лежали в низком небе облака, ветра не было, нудно и редко падали почти невидимые капли дождя. Ощущение какой-то дикой пустоты наполняло его неспокойную душу. Ни о чем не хотелось думать.
В клубе генерал Караваев пригласил майора Курманова сесть за стол, сам поднялся и стал читать летчикам полка письмо. Письмо было от Генерального конструктора. Адресовано майору Курманову. Вот маленькая выдержка из него:
«…Ваше мужество, бесстрашие и высокое летное мастерство помогли конструкторскому бюро раскрыть тайну поведения самолета на… режимах. Благодаря Вам, Григорий Васильевич, загадки больше не существует. Вы помогли КБ значительно расширить боевые возможности самолета…
Желаем Вам успешных полетов, прославляющих славную авиацию нашей Родины».
Курманов устремил в зал ищущий взгляд, нашел в задних рядах Лекомцева. К Лекомцеву оборачивались летчики, кто-то толкал его в плечо. А тот сидел с задумчивым видом, кажется, только один его вздернутый нос принимал дружеские жесты летчиков. Лекомцев понимал свою невиновность, но и отчетливее представлял себе возможности самолета и не полностью использованные свои возможности.
«А как они, первые?» — вспомнил Курманов давний вопрос Лекомцева и подумал: «А это уж теперь надо спросить у тебя».
Майор Курманов был вызван к Главнокомандующему Военно-Воздушными Силами.
Накануне отъезда в Москву он зашел к подполковнику Ермолаеву.
— Петрович, ты с Дедом переписываешься. Адресок бы его, а?..
КОСОЙ БОР
Сквозь кудлатые тучи робко сочилась утренняя заря. Капитан Козодой прильнул к окну и увидел на рулежной дорожке движущиеся огни — Кудияров выкатывал самолет из укрытия. И куда он в такую муть спешит? В капонире тепло, сухо и полный штиль, а стоянка, как полюс, открыта всем ветрам. Кудиярову не перечь, любит упрямиться: «А что нам, товарищ капитан, ваши тучки-мучки? — Мы — всепогодные». Это он, конечно, самолетом своим гордится. Так-то оно так, Кудияров, да только летчика не забывай. Пусть у тебя и сам комдив Зарубин — ему ведь тоже соответствующая погодка предписана. А раз так, то и он, синоптик Козодой, не пятое колесо.
Зарубин, конечно, помудрей. Он из дома справляется о небесных делах. Нынче аж в полночь звонил. Козодой дежурил, и ему все равно — когда ни потревожь, но он-то, Зарубин, чего бодрствует. Знать, приладился, не открывая глаз, на ощупь брать в темноте телефонную трубку: «Козодой, как там, на горизонте?»
Докладывать Зарубину метеорологическую обстановку — нож острый. Любит поправлять: «Говори точнее, короче», не переваривает слово «ожидается». Ему непременно скажи: «Будет». А как будет, если только ожидается. А это еще не значит, что будет. И потому Козодой стоит на своем: «Ожидается!» — и все.
Предсказывать погоду нынче не просто. Во-первых, выдался такой год, что на день семь непогод. Во-вторых, погоду прогнозируют не для самолетов, а для летчиков. А им попробуй угоди — каждому подавай свое.
Да вот хотя бы и Зарубин. Ас, во всех метеорологических условиях летает. И кажется, что ему какие-то там обложные осадки. Конечно же, ничего, если бы не одно существенное обстоятельство. Если бы не Косой бор, куда он собирался лететь.
В другое время Козодой применил бы свою погодную дипломатию, а на этот раз, не гадая, сказал, как отрезал: «Не будет в Косом бору погоды, товарищ командир». И потом смиренно ждал ответный голос Зарубина. Если прогноз не по нему, редко когда не упрекнет: «Козодой, что там у тебя за неразбериха с погодой? Ты давай наведи порядок в своей канцелярии…» При этом он с таким значением посмотрит на небо, словно Козодой только что спустился из-за облаков и опять собирается туда. Говорит-то он с улыбочкой, но Козодою от этого ничуть не легче. У него сердце саднит. Ведь не кто-то другой, а он, Козодой, отвечает за метеорологическую службу.
На этот раз упрека Козодой не услышал. Трубка на другом конце неожиданно стихла, а потом прерывисто засигналила, будто и ей погода не по нутру.
Косой бор у Козодоя в печенках сидит. Каверзнее аэродрома он не знает. Местность там лесистая, предгорье — подходы на посадку затруднены. И с погодой такие метаморфозы случаются — уму непостижимо. Тихо, безоблачно — и вдруг гроза, шквальный ветер и яростный дождь. Или туман тихо опустится, замрет, и с ним никто не сладит.
Из-за этого Косого бора однажды не вернулся из полета любимец полка капитан Еремеев. С той поры Козодой наставляет своих помощников: «Семь раз отмерь, прежде чем дать погоду в Косом бору». Синоптики даже пошли на хитрость — сознательно начали «ухудшать» погоду.
Когда Зарубин пришел на КП, Козодой «усложнил» ее до крайности. От этого переменился в лице, говорил сбивчиво и каким-то извиняющимся тоном, будто в самом деле виноват, что тучи волочились чуть ли не по килям самолетов, а обложные осадки наводили грусть и уныние.
