Белая крепость - [25]
Я старался поверить, что смогу убежать на родину. Для этого достаточно было украсть деньги в домах, где не были заперты двери. Но сначала надо было забыть о Ходже. Думая о том, какими интересными будут мои воспоминания, в которых я расскажу о своих неожиданных приключениях, я готов был винить себя за то, что оставил умирать человека, так похожего на меня. Я скучал по нему; я не знал, действительно ли он был так похож на меня, или я это придумал; мне казалось, что за одиннадцать лет я ни разу не смотрел достаточно долго на его лицо. Мне даже захотелось помчаться в Стамбул и в последний раз взглянуть на него мертвого. Но я убедил себя, что сходство между нами — это заблуждение, о котором надо забыть.
Хорошо, что я не сумел этого забыть. Потому что в один прекрасный день я увидел перед собой Ходжу! Я лежал в саду на солнышке с закрытыми глазами и мечтал; почувствовав упавшую на меня тень, я открыл глаза: он стоял передо мной и улыбался, но не так, словно выиграл игру, а так, словно он любил меня. Я будто втайне ждал этого: потому что сразу почувствовал себя ленивым рабом, виноватым, со склоненной головой. Пока я собирал вещи, не Ходжа ненавидел меня, а я презирал сам себя. Он заплатил мой долг рыбаку. Он взял с собой двоих людей, и на четырех веслах мы вернулись домой быстро, до темноты. Я соскучился по запаху дома. Зеркала на стене не было.
На следующее утро Ходжа позвал меня и сказал: моя вина велика не только потому, что я сбежал, но и потому, что, приняв укус насекомого за чумной бубон, оставил его умирать, поэтому он хотел меня сурово наказать, но времена изменились. Он объяснил, что неделю назад его позвал падишах и спросил, когда закончится эпидемия чумы, сколько еще жизней она унесет, и угрожает ли что-нибудь его жизни. Ходжа испугался, он не был готов к такому разговору, поэтому дал обтекаемый ответ, сказав, что надо понаблюдать за звездами, и попросил дать ему время. Он помчался домой, но не мог придумать, что ответить падишаху. И решил привезти меня.
Он давно знал, что я на острове; после моего побега он болел, был простужен, но через три дня стал меня искать, напал на мой след, немного заплатил, и болтливый рыбак сказал, что отвез меня на Хейбели. С острова я никуда не мог бы сбежать, и он не поехал за мной. Я не мог не согласиться, что его отношения с падишахом — большой шанс в жизни. Он честно признался, что нуждается в моих знаниях.
Мы сразу же принялись за работу. Ходжа был охвачен решимостью человека, знающего, чего он хочет; мне нравилась эта уверенность, которую прежде я в нем не замечал. Завтра нас снова должны были призвать, и мы не стали терять времени. Мы договорились о главном принципе: не сообщать слишком много сведений, но доказывать то, что сообщаем. Острота ума Ходжи, которую я любил, позволила сразу сформулировать: «Предсказание — шутовство, но им прекрасно можно пользоваться, чтобы воздействовать на глупцов». Слушая мои объяснения, Ходжа, похоже, соглашался с тем, что чума — это беда, которую можно одолеть только медицинскими средствами. Он, как и я, не отрицал, что бедствие не могло случиться без воли Аллаха, но это не прямое ее проявление, поэтому мы, смертные, должны засучить рукава и что-то предпринять, и это не умалит величия Аллаха. Разве святой Омар[49] не позвал Абу Убейде[50] из Сирии в Медину[51], чтобы спасти войско от чумы? Чтобы уберечь падишаха, Ходжа потребует, чтобы тот свел к минимуму общение с другими людьми. Не могу сказать, что нам не приходила в голову мысль внушить падишаху страх смерти для того, чтобы вынудить его принять необходимые меры, но это было опасно: дело не кончилось бы запугиванием падишаха с помощью поэтического описания смерти; даже если бы на него подействовали слова Ходжи, его окружала толпа глупцов, которые были способны развеять его страх, а потом в любой момент обвинить Ходжу в безбожии. Поэтому мы сочинили речь, опираясь на мои литературные познания.
Самым страшным Ходже казалось предсказать окончание эпидемии чумы. Нам надо было получить сведения о числе умирающих ежедневно, о чем я сказал Ходже, он ответил, что для получения этих данных попросит помощи у падишаха.
На следующий день он отправился к падишаху, а я — в город. Я, как и прежде, боялся чумы, но не мог устоять против желания хоть немножко вкусить сладость движения и жизни. Был прохладный летний день, дул ветерок. Прогуливаясь среди замирающих и мертвых, я чувствовал, что никогда еще так не любил жизнь. Заглядывая во дворы мечетей, я считал покойников, потом бродил по кварталам и пытался установить связь между увиденным мною и числом умерших. Невозможно охватить мысленно все дома, людей, толпу, веселье, горе и радость. По странной прихоти мои глаза отмечали только отдельные подробности, отчаяние одних и равнодушие других.
