Белая гардения - [154]

— Иван, ты всегда будешь для меня самым дорогим человеком.

Он поднялся, как будто я предложила ему уйти, хотя на самом деле мне, наоборот, хотелось, чтобы он остался. Мне хотелось, чтобы он лег рядом со мной на кровать, а я могла прижаться к нему, положив голову ему на плечо, и заснуть.

— Через две недели я возвращаюсь в Мельбурн, — сказал он. — Для сиднейской фабрики я нанял управляющего.

— О! — Его слова были для меня как удар кинжалом.

Когда Иван ушел, я снова легла на кровать, чувствуя, как черная дыра внутри меня расползается, отнимая последние силы.

На следующий день после встречи с Иваном я сидела в редакции за своим столом и работала над статьей, посвященной немнущемуся хлопку. Солнце светило прямо в окна, которые в нашем помещении выходили на запад, из-за чего было душно, как в теплице. Вентиляторы на стене с натужным гудением пытались хоть как-то смягчить невыносимую жару. Здесь же сидела и Каролина, сочиняющая статью о том, что члены королевской семьи любят есть, когда останавливаются в Балморале. Каждый раз, глядя на нее, я замечала, что она все ниже и ниже склоняет голову над письменным столом, словно увядающий от нехватки влаги цветок. А Диана с блестящим от пота лбом, к которому приклеилось несколько прядей волос, напоминала мне сонную муху. В отличие от них я никак не могла согреться. Холод шел изнутри меня, как будто мои кости превратились в куски льда. Диана разрешила младшим журналисткам закатать рукава, я же накинула на себя свитер.

Внезапно зазвонил мой телефон, и я почувствовала, как сердце ушло в пятки. В трубке раздался голос Ирины.

— Аня, приезжай, — сказала она. — Письмо пришло.

В трамвае по пути домой я с трудом могла дышать. Чувство страха становилось все более и более реальным. Пару раз мне даже показалось, что я вот-вот потеряю сознание. Я надеялась, что Ирина выполнила мою просьбу и позвонила Киту. Мне хотелось, чтобы и она, и Кит были рядом, когда я буду читать письмо. Шум машин навеял воспоминание о том, как отец катал нас с матерью на своей машине по воскресеньям. Вдруг мне ясно представилось лицо матери, чего не было уже много лет, Поразительно, насколько отчетливо я видела ее темные волосы, янтарные глаза, жемчужные серьги в ушах.

Ирина ждала меня возле дома. Увидев письмо у нее в руках, я пошатнулась. Конверт был грязным и тонким. Взяв его у Ирины, я почувствовала, какой он легкий. А может, в нем вообще нет ни слова о матери? Может, это просто сочинение дяди Виталия о том, чем хороша советская власть? Больше всего в ту секунду мне хотелось, чтобы все это оказалось лишь дурным сном, ночным кошмаром, чтобы я вдруг проснулась и оказалась совсем в другом месте.

— Где Кит? — спросила я.

— Он сказал, что ему срочно нужно закончить статью, но он приедет, как только освободится.

— Спасибо, что позвонила ему.

— Я уверена, там хорошие новости, — мягко произнесла Ирина, кусая губы.

Через дорогу от нас, ближе к пляжу, росла сосна, а вокруг нее — небольшой островок травы. Я кивнула в сторону сосны.

— Сейчас ты мне нужна как никогда, — сказала я Ирине.

Мы уселись в тени. Руки отказывались слушаться, во рту пересохло. Я разорвала конверт и увидела текст, написанный по-русски от руки. Сначала мне никак не удавалось уловить смысл, я видела перед собой отдельные слова, но ничего не понимала. «Анна Викторовна» — вот все, что мне удалось прочитать, после чего у меня закружилась голова и поплыло в глазах.

— Не могу. — Я протянула письмо Ирине. — Прочитай, пожалуйста, вслух.

Ирина взяла лист из моих рук. Лицо у нее посерело, губы задрожали. Она начала читать.

Анна Викторовна,

мой брат сообщил мне, что Вы пытаетесь найти свою мать, Анну Павловну Козлову, которую депортировали из Харбина в Советский Союз. В тот августовский день, когда это произошло, я ехал в том же поезде, что и она, но, в отличие от Вашей матери, возвращался в Россию по доброй воле, поэтому находился в пассажирском вагоне в конце состава вместе с русскими представителями власти, которые руководили перевозкой.

Около полуночи, подъезжая к границе, поезд внезапно остановился. По лицу офицера, сидевшего рядом со мной, я понял, что эта остановка не запланирована. Выглянув в окно, я смог разглядеть лишь военную машину, стоявшую рядом у первого вагона, и силуэты четырех китайцев, освещенных включенными фарами. Это было довольно зловещее зрелище: четыре фигуры и машина посреди ночной пустоты. Они о чем-то поговорили с машинистом, и вскоре дверь в наш вагон открылась и они вошли. По форме я смог определить, что это коммунисты. Офицеры, ехавшие в вагоне, поднялись им навстречу, чтобы поприветствовать. Трое из вошедших точно были китайцами, но четвертый… Его я никогда не забуду. У него было серьезное лицо, держался он с достоинством, но его руки… Это были даже не руки, а обрубки, затянутые в перчатки, и я могу поклясться, что почувствовал запах гниения. Я сразу понял, кто это, хотя никогда раньше не видел этого человека. Его звали Тан, он был самым известным из лидеров коммунистического сопротивления в Харбине. Он побывал в японском лагере, куда его отправил лазутчик, выдававший себя за коммуниста.