Россия, Иркутск, 1771 г.
Непослушное перо то царапало бумагу, то принималось пачкать ее густыми чернилами, а порой и вовсе норовило вырваться из пальцев. Маленький Николка громко сопел, прикусывал от напряжения кончик языка, ерзал на стуле и шмыгал носом, но ни одно из этих средств не могло помочь ему хорошо выполнить возложенную на него работу. Буквы все равно получались кривые и наползали одна на другую, строчки упрямо загибались вверх, а вместо точек в конце некоторых фраз уже расползались уродливые черные кляксы. С трудом осилив четыре строки, мальчик скосил глаза в тетрадь точно так же мучавшегося рядом с ним старшего брата и немного утешился – Саша писал так же коряво, с той лишь разницей, что у него концы строк опускались вниз, а буквы получались прерывистыми, словно бы разорванными на части. Количество же клякс в обеих тетрадках было одинаковым.
Саша, заметив, что брат смотрит на его записи, тоже оторвался от работы и тяжело, по-взрослому вздохнул. С кончика его пера тут же сорвалась небольшая блестящая капля, и на бумаге расплылось еще одно черное пятно. Мальчик протянул было руку к шкатулке с песком, но толку от этого было немного, основная часть чернил уже впиталась в бумагу, почти полностью скрыв под собой последнее из написанных Сашей слов. Николка чуть злорадно хихикнул, но тут и с его пера соскользнула на бумагу капля чернил, и теперь уже ему пришлось поспешно сыпать на страницу мелкий белый песок и тщетно пытаться спасти хотя бы часть написанного текста.
– Оставь, все равно переписывать придется, – голосом обреченного на самые страшные муки человека сказал Саша. Николка молча кивнул, признавая его правоту. И откуда только взялась эта капля, перо ведь уже еле писало, он как раз хотел его снова в чернила обмакнуть! А впрочем, переписывать все равно бы пришлось, и без этой последней кляксы…
Николка отложил перо и посмотрел на громко тикающие на стене часы. Учитель обещал вернуться через десять минут, прошло уже восемь, он вот-вот придет и опять будет ворчать, говорить, что братья никогда ничему не научатся, и требовать, чтобы они переписывали этот десяток коротких фраз снова и снова, пока текст не будет чистым и красивым. Мальчик представил себе, как ему придется в тысячный раз осторожно макать перо в чернильницу и выводить ненавистные буквы, и чуть не расплакался от досады. Ну неужели ему опять, как вчера и в прошлую пятницу, придется переписывать это задание до самого обеда?! Лучше бы его заставили выучить еще что-нибудь по-французски или по-немецки, хоть целую страницу из какой-нибудь книги – вот это было бы интересно, этим он бы занимался с удовольствием хоть весь день! А вот писать…
И учитель, и няня говорили, что писать бывает трудно только поначалу, но после того, как испишешь много-много листов бумаги, рука сама привыкнет держать перо и выводить аккуратные красивые буквы, и никаких сложностей с этим делом больше никогда не будет. Но вот Саша учится писать буквы и слова уже больше года и все равно по-прежнему роняет на бумагу кляксы и делает ошибки. Да что Сашка – даже старшая Настя, которой уже десять лет, терпеть не может писать и часто получает выговоры от учителя! Сколько же еще времени им всем придется учиться, чтобы письмо стало даваться им легко, сколько еще придется ждать?!
Скрипнула дверь, и вошедший в комнату учитель с усталым видом приблизился к столу, за которым сидели братья. Те, предчувствуя очередную нотацию, опустили глаза в тетради и попытались изобразить на своих лицах искренний интерес к учебе. Однако опыта в притворстве у мальчиков было еще меньше, чем в письме, поэтому «ангельские» выражения их лиц не вызвали у их наставника ни капли сочувствия. Правда, отчитывать нерадивых учеников он на этот раз почему-то не стал.
– Перепишите все еще раз и постарайтесь, чтобы хоть клякс поменьше было, – сказал он спокойным и каким-то грустным голосом и тихо, почти шепотом, словно бы обращаясь не к детям, а к самому себе, добавил: – Все равно все это бесполезно…
– Почему бесполезно? – удивленно спросил Николка.
– Да потому что никому ваш красивый почерк все равно никогда не будет нужен! – недовольно проворчал учитель, усаживаясь за стол напротив мальчиков. – Будете какими-нибудь мелкими чиновниками, переписчиками третьих копий, а там каллиграфия ни к чему, и плохонький почерк сойдет. Хотя, если вы будете писать с ошибками, вас и туда не возьмут…
– Почему не возьмут? – не менее изумленно воскликнул Саша. Но учитель уже опомнился, сообразил, что разговаривает с маленькими детьми, и снова вернулся к своему обычному строгому, но при этом спокойному тону:
– Перепишите все еще раз и на сегодня – все.
Он откинулся на спинку стула и стал смотреть в окно, на затянутое тучами зимнее небо и слегка раскачивавшиеся на ветру голые деревья. Братья переглянулись и, не сговариваясь, одновременно потянулись перьями к чернильнице. Николай успел первым – он осторожно обмакнул кончик пера в черное отверстие, дотронулся им до его края, чтобы снять излишки чернил, и начал аккуратно выводить на бумаге первую букву. Саша, поглядывая то на брата, но на учителя, который, казалось, полностью потерял интерес к их уроку, тоже начал писать не менее старательно.