«Белая чайка», или «Красный скорпион» - [8]

— Я знаю этого типа, — прошептал мне Пауль Соран. — Кажется, я его где-то видел, причем недавно, но не могу вспомнить точно, где и когда. На расстоянии чувствую его враждебность. Кто бы это мог быть, черт возьми?

Я отвернулся от Марино и стал следить за сицилийцем, который так преуспел за столом наших двух аристократов, что был приглашен присесть. Через некоторое время из-за nauiero стола поднялся и Пауль Соран.

— Увы, — извинился он, — должен вас ненадолго покинуть. Не хочу при этом уподобляться синьору Петрини.

Мы остались сидеть с открытым ртом. Пауль Соран поправил галстук и непринужденной походкой направился к «благородному» столику. Церемонно склонился к учительнице, и та, к моему изумлегшю, одарила его дружеской улыбкой. Выходит, они уже знакомы. Тогда почему он к ней раньше не подошел?.. Зачем ждал столько примени?

— Как актер он хорош? — спросил я Дана.

— Необычайно… зал тает от его чар…

— Тогда почему он выступает в эстрадном театре? Почему в другой не берут? Из-за образования, что ли?

— Совершенно верно, — сказал Дан. — Но я слышал, он ведет переговоры с одним из знаменитейших театров комедии. Осенью с эстрадой будет покончено!

— Хорошее настроение у меня улетучилось. Пауль — рядом с Сильвией Костин, но не выставляет мышцы напоказ, как Дан, и не строит ангельских улыбочек, как Раду. Пауль — мужчина, и, быть может, единственный среди нас способен произвести впечатление на королеву. То есть единственный мой соперник…

В голову полезли идиотские мысли! К черту! Хватит! Надо расслабиться. Я поднял бокал и стал чокаться со всеми. И с Паулем, и с доном Петрини, когда те вернулись за наш стол. Сицилиец был на вершине блаженства, будто нашел длинную и неповрежденную древнегреческую амфору для своей коллекции черепков. Он был так рад, что заказал еще бутылку «Наполеона», хотя первую еще не прикончили. Я не стал дожидаться продолжения и ушел в свою комнату. Мне стало как-то не по себе, на душе скребли кошки, и я вдруг резко почувствовал болезненную тяжесть в теле. Хотелось побыть одному, я знал, что успокоюсь лишь поделившись с дневником своими богатыми впечатлениями первых двух дней отпуска.

Господи, как быстро бежит время! Я даже не прилег до рассвета. Но почувствовал наконец спокойствие и… дикую усталось. Пора закрывать дневник. В небе еще виднеется поздняя звезда. Возможно, третий день таит приятные сюрпризы?

Глава II

Четверг, 3 июля.

Разбужен всесильным и бесцеремонным солнцем. Вероятно, оно хочет отомстить за оскорбление, нанесенное ему нашим прогнозом. Взглянул на часы — было ровно восемь — и вскочил с кровати, как пожарник по тревоге, хотя спал очень мало.

Несколько вполне четких воспоминаний и ясных мыслей укрепили меня в приятном предположении, что голова моя свежа. Через четверть часа я был готов. Наскоро перекусил, автоматическими движениями побрился, сунул голову под душ, причесался, облачился в свой единственный летний костюм и спустился в гостиную в ожидании неведомого или, вернее сказать, одержимый вполне определенным желанием…

Гостиная была пустынна, лишь в одном из кресел я обнаружил прятавшегося за газетой Пауля Сорана.

— А где остальные? — спросил я его.

— Зависит от того, о каких остальных идет речь… Дан и Раду с утра пораньше отправились в Констанцу в магазин. Вернулись пять минут назад. Мы втроем обосновались в пансионате через дорогу и слили наши личные средства в единый бюджет… Другие? Возможно, еще не спускались.

Но в этом мире существует еще и привратник…

Манеры портье с трудом поддаются описанию, но все же я решил более не прибегать к намекам на прогноз погоды. С хорошо отработанным безразличием я поинтересовался у него передвижением других жильцов. И получил полный отчет: господин Петрини распорядился не беспокоить его до полудня, господин Марино спустился в 6 часов 30 минут, учительница Сильвия Костин — в 7 часов, примерно за десять минут до архитектора Андрея Дориана.

Я вернулся к Паулю и поделился полученными сведениями, но он, казалось, даже меня не слышал, сидел с угрюмым, мрачным видом. Потом вдруг с деланным безразличием поведал мне, вчерашнее гулянье, получившее второе дыхание от новой бутылки коньяка (все того же марочного «Наполеона»), продолжалось до зари, и что дон Петрини, дабы «не обидеть» своих собутыльников, «сделал им большое одолжение», позволив за нее заплатить. Услышав об этом, я тут же почувствовал, как по мне, обжигая кожу, текут все денежки, когда-либо водившиеся у меня в кармане. Не думаю, что суммы, которой я располагал даже в самом начале отпуска, хватило бы на полбутылки «Наполеона». Я вспомнил, с какой элегантностью директор внес первую бутылку, и торжественно объявил, что во всей стране можно найти лишь пару дюжин подобных бутылок, из них пять — у него в ресторане.

— Во сколько вам это обошлось? — глупо спросил я.

— Мы стали более чем банкротами… — упавшим голосом отозвался Пауль Соран.

Тогда я понял, почему ребята объединили свои ресурсы и втроем обосновались в пансионате по другую сторону шоссе.

— Причем по собственной вине! — нервно продолжал Пауль. — В довершение всего дон Петрини ржал, как клоун, что его винный погреб понес большие потери. Куда девались его аристократизм и хорошие манеры!.. Уходя, мы попытались прихватить полупустую бутылку в надежде сбыть за полцены, так как допивать ее желание пропало. Это все равно что сдуру глотать золотые монеты… Сицилиец же заметил, как Дан прячет бутылку в цветы, чтобы потом незаметно вынести. «Ура! — закричал он. — Выпьем за такую идею! Оросим цветы „Наполеоном“!» И, вообрази, принялся разливать коньяк по цветочным горшкам… А потом слезно молил нас спеть вместе с ним: