Бела Кун - [128]

Чтобы «не быть в тягость никому», он придумал потом и другое. Обошел всех своих друзей и каждого попросил достать ему работу, а то, дескать, «скучно жить без дела». (Между прочим, он развел огородик на даче в Покровском-Стрешневе и почти каждый день ездил туда на трамвае, чтобы обрабатывать его. Но этого ему было мало, хотя он сам копал, сажал, поливал. А как радовался, когда привозил в город какой-нибудь ранний овощ — зеленый лук или редиску, которую особенно любил его сын!) Он сказал товарищам, что свободно говорит и пишет на трех языках: венгерском, румынском и немецком, и в России тоже хотел бы приносить пользу.

Товарищи рассказали Бела Куну, какие муки мученические переживает его отец, и посоветовали предпринять что-нибудь. Тогда Бела Кун, чтобы успокоить отца, сказал ему: «На немецком языке вышла книга Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир». Прочти ее и, если сможешь, переведи на венгерский язык. Мы издадим ее в Америке в издательстве «Уй элере». И работать будешь и деньги заработаешь».

Старик с воодушевлением взялся за дело. Уже не помню точно, но кажется, что книгу он перевел за год. И все это время в доме у нас царило такое спокойствие, какого еще не было никогда с тех пор, как старик приехал. Каждый день по нескольку часов сидел за столом. И если даже не переводил, то раздумывал, как бы выправить ту или иную фразу, как удачнее передать какое-нибудь выражение. Огородик свой совсем забросил. Главное, что теперь он тоже будет зарабатывать. И не обращал даже внимания на грыжу, из-за которой ему все труднее и труднее было сидеть. Старик преодолевал и болезнь и усталость, торопился как можно скорее закончить работу. Когда перевод был готов, он гордо передал его сыну и сказал: «Видишь, а ты сомневался, что я могу еще работать. Я-то ведь еще не старый!..»

Все наперебой хвалили перевод. Но теперь возникла другая забота: как отослать его американскому издательству. И рукопись попала на верхушку высокого книжного шкафа, где и пылилась до тех пор, пока в 1937 году ее не унесли.

Дед с нетерпением ждал гонорара. Но ведь Америка далеко, к тому же страна капиталистическая, и не так-то просто издать там книгу. Самые разные истории выдумывали мы, чтобы заставить старика спокойно ждать. Уговорили его писать воспоминания о детстве сына. Это его очень обрадовало, и он вновь взялся за работу. Написал страниц двадцать. Даже прочел их нам, но потом заболел… И скончался летом 1928 года после двухмесячной тяжкой болезни. Он очень ждал возвращения сына. «Напишите ему, пускай приедет, а то ведь я болен. Хотел бы еще разок повидать его». Не знал он, бедняга (мы ведь прятали от него газеты), что сын пользуется сейчас гостеприимством венской полиции.

Так и не попал Бела Кун на похороны отца. Без него похоронили. Все венгерские политэмигранты пришли в крематорий. Выступали Бокани, Гамбургер, Мюллер и другие. Большинства тоже нет в живых. Гамбургера еще Бела Кун похоронил в 1936 году. А остальные: Янчик Богар, Диоши, Кечкеш, Карикаш тоже давно ушли в мир иной — кто так, кто эдак.

Единодушный протест рабочего класса и прогрессивной интеллигенции мира оказал свое воздействие. Австрийцы не посмели выдать Бела Куна хортистам.

Судебное заседание от 26 июня 1928 года я представлю выдержками из тех материалов процесса, которые печатались в журнале «Уй марциуш» за 1928 год.

После прочтения обвинительного заключения председатель суда спросил Бела Куна, признает ли он себя виновным.

БЕЛА КУН. Все, что я делал, я делал, исходя из принципов Коммунистического Интернационала и Коммунистической партии Венгрии. Я действовал в интересах борьбы за освобождение пролетариата. И обязан отчетом только своему рабочему классу. Виновным себя не считаю.

Председатель попросил Бела Куна связно изложить в свою защиту все, что он считает нужным.

БЕЛА КУН. Я буду стремиться к объективности. Думаю, что здесь нет смысла характеризовать руководителей венгерской политики. Я хочу правильно осветить только те факты, которые относятся ко мне, и обрисовать политические взаимосвязи. Чтобы в ходе процесса не возникало недоразумений, мне хочется сразу установить, что это политический процесс. В обвинительном заключении прокурор обвиняет меня в ряде преступлений, однако не отрицает, что действовал я из политических соображений, преследовал своей деятельностью политические цели, поступал как член Компартии Венгрии, как член секции Коминтерна. Потому-то и должен я объяснить свои поступки политически. Далее, я должен сказать, что этот политический процесс больше всего напоминает процессы над ведьмами. Выкопали из прошлого параграф, причем параграф, рожденный в эпоху Кауница и Меттерниха и уходящий корнями в историю венгерской контрреволюции. Этот параграф применяли не только к итальянским карбонариям, но и к венгерским якобинцам, когда Габсбурги в согласии с господствующими классами Венгрии заключили их в тюрьму. Второй раз этот параграф применялся к Лайошу Кошуту в 1852 году после подавления венгерской революции. Теперь его применяют вовсе не ко мне, а к Компартии Венгрии, одной из старейших секций Коминтерна. О том, что это политический процесс и что он больше всего напоминает средневековые судилища над ведьмами, свидетельствуют два факта. Первый, что нарушили замогильный сон этого параграфа, который уже пятьдесят лет был предан забвению; и второй, что в моем деле лежит газетная статья, взывающая к ста двадцати тысячам мертвецов, которые все якобы требуют, чтобы меня выдали венгерскому правительству.