Бегущие по ветрам - [61]

Топор у Ниакара был поистине огромный. Хозяйственным этот топор назвать было трудно, хотя главный хозяйственник всегда говорил, что этот топор на самом деле для того, чтобы валить исполинские деревья, а не уничтожать живых людей. Но так или иначе сейчас топор оказался ужасным оружием в руках человека готового на все ради спасения жизней своих друзей.

Многие ирбы дрались так, как никогда прежде. Это было очевидным, это висело в воздухе и, наверное, это ощутили армы. Ощутили и дрогнули. Продолжали отчаянно бороться, но видно было, что дрогнули. Руки перестали так уверенно держать оружие, ноги все время на что-нибудь натыкались, совершались немыслимо глупые ошибки.

— Их лучники переправляются на другую сторону! — закричал Грибоед, один из ратников. Он в два прыжка вскарабкался на березу и уставился вдаль. — Бегут! Бегут! Их лучники бегут!

Вождь стоял, в окружении советников, лицо перекосила гримаса усталости, рубашка стала красной то ли от своей, то ли от армийской крови. На виске зияла глубокая царапина, по щеке скатывались капельки черной крови. Вокруг валялось много поверженных, некоторые еще дышали, но всеми усилиями пытались этого не показывать, чтобы чужие не добили, ибо жизнь в такие моменты начинает стоить очень дорого. В такие моменты любое величие сходит на нет.

Враг постепенно отступал. С обоих сторон были большие потери, но армов осталось совсем мало, поэтому они попятились назад, начиная паниковать. Тем более, что лучники бросили их, они лишились поддержки и надеяться теперь можно было только на самих себя.

— С боков! — заорал воевода. Он шатался, глаза заливала кровь, но еще стоял, видел поле боя и мог отдавать правильные приказы. — Не дать отступить к реке! Заходите с боков!

Заслышав приказ, многие ирбы рванулись в стороны и побежали вниз. Некоторые падали, спотыкаясь о большие булыжники, угрожающе торчащие из земли, катились вниз, но потом вскакивали и оказывались уже с мечами наготове. Острые колючки резали кожу, но люди спускались, ведь нужно было обогнать отступающих и обязательно успеть окружить до того, как они доберутся до реки.

Армы, окончательно сбитые с толку, предались смятению, а завидев, что путь для отступления им пытаются закрыть и скоро бежать будет уже некуда, многие стали останавливаться, оглядывались, в надежде увидеть где-то пробой, дыру в стене соперников, куда еще можно было бы прорваться. Но в ответ на такие замешательства тут же получали отмщение, набежавшие ирбы несколькими умелыми ударами низвергали их на землю.

Теперь уж армов осталось совсем немного. Все они сбились в одну кучу и бежали вниз. Кто-то падал, его топтали ноги ошалевших от страха соотечественников. Вконец ошалевшие, они неслись вниз, лишь иногда останавливались, чтобы отбить атаки набежавших ирбов, но там дальше, внизу, уже поджидали другие ирбы.

— Гоните их к нам! — призывали ирбы, с пугающим торжеством в глазах.

Вдруг опять засвистели стрелы. Это ирбийские лучники забрались на деревья и оттуда произвели умелый нацеленный залп. Немало ратников в красном упали разом, как подкошенные, в остекленевших глазах выразилась безнадежность.

В следующих миг на оставшихся бросились те, кто успел окружить ранее, надавили догоняющие. Тогда раздались последние крики, сейчас уже крики агонии… и все завершилось. Мгновенно так, будто ничего и не было, будто никто и не думал сопротивляться. Потом уже не было криков, лишь только стоны, но и они в скором стихли.

В тот момент на обагренный кровью холм опустилась тишина. Смертельная тишина.

Битва кончилась. Кончилась удачно, захватчики повержены, но радости на лицах ирбов не было ни капли. Они понесли гораздо большие потери, чем армы. Последние потеряли лишь немного, а вот ирбы лишились больше трети мужчин своего братства.

Понурив головы, ирбы долго еще ходили по месту сражения. Мало кто осмеливался заглянуть другу в глаза. В глазах нечего было видеть, ведь нет радости в уже совершенном убийстве, тем более нет радости, когда многие твои друзья погибли. И мало счастья в том, что ты жив и тебе еще предстоит упорно бороться до последнего. Для умерших все кончилось, а живым еще предстоит плакать, долго плакать алыми слезами.

Из леса стали выходить женщины и дети. С бледными лицами и красными глазами, они были до смерти напуганы и казались обреченными.

— Все мы скоро умрем, — хмыкнул Костоправ. — Рано или поздно, они все равно найдут нас.

— Возможно, — согласился Мунн. — А смерть — это штука ужасно неприятная.

— Ну и что?

— Да ничего.

— Не понимаю, — нахмурился лекарь. — Мунн, ты о чем?

— Да все о том же.

Костоправ вздохнул.

— Послушай, Мунн, а какая она жизнь, там?

— Где?

Лекарь смутился.

— Ну там. После этой жизни. На этой земле.

— Там жизни нет.

— Как это?

— А так. Там даже земли нет. То что есть там — это не жизнь. Не жизнь для человека. Понимаешь, после смерти ты потеряешь свое тело, а потеряв тело — перестанешь быть человеком.

— Но, Мунн, а как же душа?

Волхв громко рассмеялся, посмотрел на лекаря, качая головой.

— Какая душа? Душа — капелька бога в человеке. После смерти бог забирает ее, а если хочет — позже делает из нее нового человека. Так что, береги свою жизнь, лекарь. Ибо смерть — это конец жизни. Но помни, боятся смерти не надо, если уж она придет, то тебе будет уже все равно.