Бегущие наобум - [56]

Кенникен вернулся вновь и глянул на меня испытующе.

— Ты, кажется, сказал, что мужчина, с которым ты был в Гейсир, слу­чайный знакомый из отеля?

— Согласен.

— Что тебе говорит имя Джек Кейс?

Я безразлично смотрел на него.

— Абсолютно ничего.

Он грустно улыбнулся.

— И ты утверждаешь, что всегда говоришь правду, — он сел. — Похо­же на то, что мои поиски потеряли всякий смысл. Говоря точнее, потеря­ли смысл для тебя. Догадываешься, что это значит?

— Со мной покончено, — ответил я и на самом деле так думал. Ситу­ация изменилась совершенно неожиданно.

— Я не остановился бы ни перед чем, чтобы вытянуть из тебя нужную информацию, но инструкция изменилась. Можешь не волноваться, Стевартсен, я избавлю тебя от мучений.

— Спасибо, — искренне ответил.

Он сочувственно покачал головой.

— Мне не нужна твоя благодарность. У меня приказ: убить тебя немед­ленно.

Снова зазвонил телефон.

Слова застряли у меня в горле.

— Почему? — хрипло спросил я.

Он пожал плечами.

— Ты мешаешь нам.

Я проглотил слюну.

— Ты должен подойти к телефону. Может, скажут, что приказ отменя­ется.

Он криво усмехнулся.

— Помилование в последний момент, да? Не думаю. Ты ведь наверня­ка догадываешься, почему сказал тебе о новой инструкции? Тебе хорошо известно, что обычно этого не делают.

Ясное дело, что знал, но не собирался ему в этом признаваться, чтобы не доставить еще больше удовольствия.

Телефон перестал звонить.

— В Библии есть неплохие места, — продолжал Кенникен. Напри­мер, «око за око, зуб за зуб». Я приготовил все к нашей встрече и искренне жалею, что не смогу реализовать свои планы в отношении тебя. Но хоть увижу, как ты потеешь от страха, вот как сейчас.

Ильич просунул голову в дверь.

— Рейкьявик, — сообщил.

Кенникена от злости передернуло.

— Иду.

Он поднялся.

— Подумай и попотей еще немного.

Я протянул руку.

— У тебя есть папиросы?

Он на полушаге остановился и громко рассмеялся.

— Великолепно, Алан! Вы, англичане, неотделимы от традиций. Разумеется, в соответствии с традицией ты имеешь право выкурить последнюю папиросу.

Он бросил мне свой портсигар.

— Может, еще что-нибудь?

— Да, — подтвердил я. — Хочу в новогоднюю ночь двухтысячного года оказаться на центральной площади Лондона.

— Глубоко сожалею, — подвел он итог разговора и вышел.

Я открыл портсигар, взял папиросу и принялся беспомощно обша­ривать карманы. Затем очень медленно наклонился, чтобы взять лист бумаги.

— Хочу прикурить папиросу, — объяснил Григорию и наклонился в сторону камина, молясь в душе, чтобы русский оставался у двери.

Удерживая сложенный лист бумаги в левой руке, я наклонился вперед, а правую руку прикрыл телом. В тот момент, когда вытаскивал бумагу, одновременно бросил в камин газовый баллон, после чего вернулся на место. Помахивая бумагой, чтобы отвлечь внимание Григория от камина, приложил ее к папиросе и, затянувшись, выпустил облачко дыма. Специ­ально ждал, пока огонь подберется к моим пальцам.

— Ай! — воскликнул я, энергично потряхивая рукой. Каждая уловка была хороша, только бы отвлечь его внимания от огня. Кстати, я сам изо всех сил старался не смотреть в сторону камина.

Щелкнула телефонная трубка, и появился величественно шагающий Кенникен.

— Дипломаты! — презрительно бросил он. — Будто у нас нет других забот.

Пырнул меня большим пальцем.

— Ну, хорошо, вставай!

Я поднял папиросу.

— А как быть с ней?

— Докуришь снаружи. У тебя будет много вре...

Взрыв баллона в закрытом помещении оказался оглушающе сильным, а взрывная волна разбросала по всей комнате кусочки торфяного жара. Я ждал того, что произошло и, конечно, среагировал быстрее, чем кто-либо из них. Не обратил внимания, что кусочек раскаленного торфа обжег мне шею, а вот полностью застигнутый врасплох Григорий не сумел справить­ся с горящим куском, который угодил ему на кисть руки, взвыл от боли и выпустил оружие.

Я метнулся через комнату, схватил пистолет и дважды выстрелил Гри­горию в грудь. Тут же развернулся, чтобы прихлопнуть Кенникена, прежде чем тот придет в себя. Он стряхивал с себя горящий торф, на звук выстре­лов обернулся в мою сторону. Увидев нацеленный в него пистолет, схватил настольную лампу и изо всех сил швырнул в меня. Я уклонился, и поэтому пуля прошла мимо. Лампа пролетела над головой, угодив в лицо Ильичу, который как раз открыл дверь, торопясь на звуки выстрелов.

Это избавило меня от необходимости открывать дверь. Я оттолкнул Ильича и, спотыкаясь, выскочил в коридор, где с облегчением обнару­жил, что входная дверь тоже открыта. Кенникен доставил мне несколько тяжелых минут, и я с радостью рассчитался бы с ним, но момент оказался неподходящим. Выскочив из дома, пробежал мимо лишенного всех четы­рех колес фольксвагена. Мимоходом послал еще на всякий случай пулю в сторону здоровяка, пытаясь этим аргументом убедить его не высовывать голову. Я вбежал в темноту, которая, к моему сожалению, оказалась не такой и темной, как бы желал, и направился в сторону пустыря.

На этой местности доминировала лава, испещренная морщинами извержений и покрытая толстым ковром мха со смутно вырисовывающи­мися кое-где карликовыми березками. Если бы я пересекал эту местность днем, то смог бы пройти за час не более полутора километров, не сломав при этом себе ноги в лодыжке. Передвижение в темноте требовало от меня громадных усилий, понимал, что перелом или даже вывих ноги означает для меня смерть на месте.