Бегущая в зеркалах - [39]

Какая-то странная предопределенность судьбы, грустная черная карма, запрограммировала Мари на воспроизводство негативных эмоций, лишив эту когда-то хорошенькую девушку из состоятельной семьи, удачно вышедшую замуж за любящего ее мужчину, родившую ангелоподобного младенца, возможности быть счастливой. Она страдала сама, мучимая подозрениями, ревностью, обидой, не вызывая при этом ни особой любви, ни сострадания близких и так и не согрев никого теплом своего чувства.

«Не самая ли это страшная аномалия, разрушающая человека, – отсутствие способности любить и вызывать любовь, атрофия радости жизни? И как бороться с ней?» – туманно размышлял Йохим, проваливаясь в сон.

Проснувшись рано утром, австрийский гость был счастлив, что уже через час отшвартуется от причала вместе с Дани, что будет покачиваться на волнах, наблюдая, как удаляется берег с крошечным поездом, огибающим кромку суши, с просыпающимися особняками на склонах, среди которых палец друга укажет ему еле различимую точку – свое «родовое гнездо».

В столовой у накрытого стола друзей ждала Фанни. Она была одета во что-то темное, вязаное, подчеркивающее понурость плеч, и как-то сразу постарела.

– Молодые люди, я почти не спала сегодня, занималась тем, что особенно не люблю, – я предавалась неприятным воспоминаниям. Пока вы жуете, я хотела бы немного оправдаться… Йохим, вчера, конечно же, я показалась вам брюзгой – старая ханжа, восставшая против обнаженных юных животиков. Уверяю вас, меня пугает и бесит в этих «левых» борцах за свободу совсем другое – жажда разрушения. – Фанни нервно перебирала пальцами блестящие спицы колес. – Всего тринадцать лет прошло после этой проклятой войны. Мы, нынешние старики – «косное, враждебное филистерство», – изо всех сил старались выжить и построить это наше «мещанское» благополучие – эти наши садики с розами, наш сытый маленький уют. Мы, хлебнувшие горя, хотели оградить своих детей, внуков от голода, нищеты, опасности, запаха крови – от всего того, что досталось нам. И я все думаю – неужели тринадцать лет покоя, нормальной человеческой жизни – это так много? Слишком много для того, чтобы не вдохновиться враждой, ненавистью, дракой?

Не знаю, что от чего идет, но, когда торжествует животное, человеческое отступает. Нужно ли бунту освобождать в человеке зверя, чтобы оправдать себя, или зверь, проснувшийся в человеке, толкает его к бунту? К войне против благополучия?.. – Фанни умолкла, вопросительно и виновато всматриваясь в молодые лица. Но дискуссии не последовало – мысли друзей уже занимало предстоящее путешествие.

– Мы не разрушители. Мы – созидатели, – обнял бабушку Дани.

– Не забудь передать мсье Брауну привет от Лиз. – Напомнила Фанни внуку. – Она навестила нас в прошлое воскресенье. Ты же знаешь, это такая сильная женщина и, если бы не эти проблемы с Лиссой…

– Ба, – категорически прервал Дани, вытаскивая к машине багаж, – мы отчаливаем. И никакие страдалицы мира, никакие эпатажные кутюрье и наркоманки-манекенщицы не способны испортить наше абсолютно буржуазное, постыдно-комфортабельное и благочестивое путешествие. Адью, старушка, присматривай за мамой. – Дани чмокнул бабушку в щеку, и, уже обернувшись от калитки, они увидели, что старая дама, подрулив к дорожке на своем инвалидном троне, осеняет их путь крестным знамением.

«Там Корнелия, здесь Фанни – как сговорились, – мелькнуло в голове Йохима. – Ну что же – мы под двойной защитой».

5

Маршрут путешествия выглядел следующим образом: от Ниццы до Тулона морское путешествие на рейсовом катерке, курсирующем вдоль побережья. В Тулоне встреча с друзьями и погрузка на ожидающую их там яхту «Виктория». И уже в качестве яхтсменов высадка на острове г-на Брауна для торжественного ужина в его компании.

А далее – учитывая ограниченность во времени австрийского гостя – остановка в каком-либо крупном портовом городе, откуда Йохим самостоятельно железнодорожным путем вернется в Грац. Остальные же путешественники продолжат прогулку вдоль берегов Ривьеры как бог на душу положит – в зависимости от настроения, имеющихся средств и попутного ветерка…

Было всего девять утра, когда друзья, оставив на платной стоянке автомобиль и обвешавшись сумками, поднялись по качающимся мосткам на борт рейсового катера. На палубе уже рассаживалась шумная группа туристов солидного возраста под предводительством чернявой, напористой гидши в весьма экстравагантном, канареечного цвета брючном костюме.

Мужчины и женщины, почти сплошь одетые в удобные спортивные тапочки, хлопчатобумажные майки и светлые шорты до колен в независимости от состояния фигуры и степени одряхления организма, чувствовали себя вполне удовлетворенными жизнью, поездкой.

– Американцы, сразу видать, – хмыкнул Дани.

Катер отвалил от причала, оставив позади шеренгу лохматых пальм, пустующие столики «Бистро» под апельсиновыми зонтиками, будто столпившиеся на набережной в прощальном приветствии. Скрипучий голос объявил предстоящий маршрут, в репродукторе что-то щелкнуло, зашипело, и на свободу вырвался, сразу завладев синевато-дымчатым утренним пространством, поющий женский голос. То ли мощность динамиков, работающих почти на пределе, то ли сам этот вибрирующий, будто клокочущий в горле голос, завораживающий своей упругой густотой, был причиной тому, что многим, провожавшим взглядом удаляющийся берег Ривьеры, пришло в голову одно и то же: «Вот это и есть настоящая Франция».