Бегство из психушки - [6]

Софья вопросительно посмотрела на Кошкарова, но тот отвернулся к окну.

– Софья Николаевна, а почему вы советуете мне писать эпиграммы, а не лирические стихи? – спросил Вородкин.

– Эпиграммами вы кратко завершаете диалоги с теми, кто вас обидел. А чем более кратко и быстрее отвечаешь обидчику, тем быстрее восстанавливается психика.

– А зачем завершать диалоги с теми, с кем и говорить-то не хочется?

– Это принцип гештальт-терапии. Диалог должен быть завершен. Даже великие поэты чувствовали это и писали эпиграммы на своих недругов, которым не могли сказать в глаза все то, что о них думают. Взять хотя бы Пушкина и Лермонтова. Я еще приду к вам сегодня.

Выходя из палаты, Софья дверью сбила с ног Галину Седову, которая подслушивала, прижав ухо к замочной скважине. Седова упала на пол, показав рваные колготки на костлявых и бледных до синевы ногах.

– Извините, что помешала вам подслушивать, – тихо сказала Софья.

Седова поднялась с пола и стала поправлять на себе халат, исподлобья по-собачьи глядя на Софью. Ее глаза мстительно блестели бутылочными осколками.

Софья вернулась в кабинет ответственного дежурного по больнице. Фильчаков разговаривал по телефону.

– Снова позовите Ковбу и Мазура, и пусть они их скрутят. Потом обоим вколите по двойной дозе аминазина, чтобы они успокоились и не болтали лишнего! Слова о том, что их якобы обыскивали, я расцениваю как признак психомоторного возбуждения на фоне галлюцинаторно-бредового синдрома! Я приду попозже и решу, чем бы еще успокоить эту взбесившуюся парочку, – Фильчаков положил трубку. – Ваши больные перевозбудились, Софья Николаевна, и мы будем их успокаивать. Я дежурный врач и отвечаю за порядок в больнице!

– Вы назначили моим больным инъекции аминазина?! В цивилизованных странах он уже запрещен!

– Мне не оставалось ничего другого, потому что применяемая вами так называемая гештальт-терапия только усилила и обострила их болезни. Вы принесли им краски, бумагу и ручки. Они начали рисовать и писать, что совершенно разбалансировало их психику и вывело ее из равновесия. У них начался бред. Им даже показалось, что их обыскивали. Это признаки мании преследования с галлюцинациями. Их психика прогрессивно разрушается. Гештальт-терапия ускоряет этот процесс.

– Вы не хуже меня знаете, что Кошкаров и Вородкин – вполне нормальные люди. У них адекватная реакция на сегодняшний обыск. Бумагу, краски, пастель и ручки я принесла им с разрешения Николая Павловича, чтобы творчество укрепило их личности.

– Мозг ваших больных, изнуренный вялотекущей шизофренией, дополнительно разрушается так называемым «творчеством», или, как вы говорите, «арт-терапией». Поэтому у них начались перевозбуждение и бред. Им введут аминазин для их же пользы. Ваша гештальт-терапия, или как там ее, нарушила у них баланс в структуре «Я» между социализированным и бессознательным «Я» в сторону преобладания супер-Эго. Это же азы психиатрии, которые вы обязаны знать как азбуку. Если надо, то вашим больным введут и сульфазин в четыре точки, чтобы обездвижить их, пока они не наделали глупостей. Ведь мания преследования чревата применением маньяками любых предметов, попавших к ним в руки, как оружия самозащиты от тех, кто, как им кажется, хочет на них напасть. В том числе и от вас. Берегитесь своих больных, а не заигрывайте с ними. Возможно, вы, как начинающий врач, и не знаете, как делаются уколы сульфазина. Тогда я вам расскажу. Сульфазин, или, как говорят бывалые психи, «серу», вводят под лопатки и в ягодицы. Блокируются движения рук и ног. Невыносимая боль и температура в сорок градусов, жар и жажда заставят их забыть о «творчестве». Это спасет от разрушения ядра их личностей. Я поручу сделать уколы сульфазина Александру Петровичу Изеринскому – фельдшеру с большим стажем. Если понадобится, то он сможет обездвижить даже медведя. Санитары Стас Мазур и Николай Ковба помогут ему утихомирить этих «творцов».

– Но лечащий врач я, и я решаю, как лечить вверенных мне больных.

– Как ответственный дежурный по больнице я отвечаю за всех больных, которые в ней находятся. И я решаю, в каком лечении они нуждаются во время моего дежурства. Сейчас я пойду в седьмое отделение, а вы останетесь здесь и будете меня ждать.

Фильчаков вышел из кабинета.

Софья набрала номер домашнего телефона Николая Павловича Соколова.

– Слушаю вас.

– Николай Павлович, – по телефону и в больнице она обращалась к Соколову на «вы». – Фильчаков назначил больным Кашкарову и Вородкину лошадиную дозу аминазина, не согласовав это со мной как лечащим врачом. Он же грозится назначить им инъекции серы в четыре точки. А все потому, что Кошкаров нарисовал на него шарж, а Вородкин подписал его эпиграммой.

– И что же это за эпиграмма?

Софья повторила двустишие Вородкина.

– Ох уж эти мне диссиденты. Они готовы воевать с кем угодно, за что угодно, где угодно и как угодно. Побыстрее выпишите их отсюда, пусть пишут эпиграммы у себя в Москве. Успокойтесь и ждите меня в кабинете дежурного врача.

– Хорошо.

Через пятнадцать минут в кабинет ответственного дежурного вошли Соколов и Нежков.

– Софья Николаевна, сам Владимир Андреевич Нежков любезно согласился проконсультировать ваших больных и решить вопрос об их выписке из больницы. Вы покажите ему своих больных, а я пока побуду здесь. Скажите Фильчакову, чтобы не предпринимал никаких действий и немедленно шел ко мне.