Беглецы - [3]

В его родном городке Янгдоке люди только и делали, что сидели на корточках без работы, поскольку никакой промышленности в их краях больше не было, да отпускали в адрес друг друга колкости. Промышленность пострадала после того, как в 1994 году Великий Руководитель объявил начало Трудного марша, после чего не стало ни продовольствия, ни электричества.

Отец Чина следовал указанию страдать ради общего блага, питаясь один раз в день вместо трех, и надзирал за своей семьей, точно интендант. Когда другие мужчины начали зарабатывать на стороне, доставая продукты, подторговывая и провозя товары контрабандой из Китая, его отец наотрез отказался опускаться до «сомнительной работенки». Вместо этого он продолжал трудиться начальником отдела на инструментальном заводе, даже после того, как пропало электричество и ему перестали платить зарплату.

И пока отец мучил себя, едва сводя концы с концами, Чин не желал мириться с такой экономией и с бешеной энергией принимался за любое дело. Большинство северокорейцев верили, что будущее и судьба человека предопределяются его родословной, но Чин был решительно настроен улучшить участь семьи. В его представлении Великий Руководитель воплощал в себе желанный образ истинного отца, и парень работал, стараясь доказать, что достоин его. Каждое утро он посвящал учебе и чиркал огрызком карандаша в газетных заметках.

Когда Чину удалось получить стипендию в Университете имени Ким Ир Сена, он понял, что дождался долгожданной свободы. Его судьба больше не зависела от отца и образа жизни скупого суперинтенданта. Будущее не нужно было отмерять плошками, потому что Чин поднялся выше отцовского социального уровня и теперь мог поделиться преимуществами новой жизни со всей семьей. Прорвавшись за запечатанные семью печатями врата Пхеньяна, он обеспечил родным места за «большим столом» и твердо решил выжать из своего положения все, что только можно.

Чин никогда в жизни не встречал таких красивых девушек, как Суджа. К тому же она была самого благородного происхождения и, как и положено таким людям, находчивой в разговоре, беззаботной и даже беспечной. Чин не знал, чем восхищаться больше, — ее репутацией одной из самых блестящих студенток или ее работой фотографом. Он никогда раньше не слышал, что женщина может быть фотожурналистом — все его знакомые фотографы и сотрудники редакций были мужчинами. Несоответствие общепринятым канонам и оригинальность Суджи одновременно и пугали, и приводили Чина в восторг. Он понимал, что познакомиться с этой девушкой поближе будет не так-то просто.

К тому же она тоже начала подтрунивать над Чином в аудитории, присоединяясь к общим шуткам и обзывая его как только можно: от «неотесанной деревенщины» до «говнокопателя».

Чин, скрестив руки и расправив плечи, принимал удар и отшучивался в ответ, называя ее «мисс сплетница двадцать первого века» или «мисс важные штаны» (с акцентом на слове «важные»). Каждый день он повышал ставки, придумывая для нее всё новые прозвища: например, «мисс председатель управления всезнаек в подкомитете южного кампуса». А однажды, когда она пришла на занятия с фотоаппаратом, Чин назвал ее «мистером уважаемым фотографом». Все засмеялись, а Суджа вспыхнула и, усевшись за стол, бросила Чину через плечо:

— Убирайся обратно к своим овцам, деревенский ты простофиля! Городские девушки явно не для тебя.

Чин пожал плечами:

— Я мог бы просветить тебя насчет некоторых естественных вещей.

Кое-кто из ребят прыснул со смеха.

— Не сомневаюсь, что за все время, что ты провел в компании домашнего скота, ты многому научился, — колкостью на колкость ответила девушка.

— И, как я уже сказал, мог бы научить тебя.

Вся аудитория покатилась со смеху. Суджа метнула на товарищей свирепый взгляд, а на Чина даже не взглянула, тем самым лишив его удовольствия. И с этого момента они стали подкалывать друг друга постоянно.

Когда Суджа вступила в дискуссионный клуб, Чин тоже стал его членом только ради того, чтобы высказывать там противоположное мнение. Они начали ходить на занятия вместе, с книгами в руках, никогда не касаясь друг друга, но всегда держась рядом. Они оба записались в кинематографический клуб и всегда садились рядом в кафетерии. Через некоторое время их имена стали употреблять вместе: «Суджа и Чин», причем Суджу всегда упоминали первой. Чин чувствовал, что Суджа ему симпатизировала, да и в учебе он преуспевал, но формально парень по-прежнему оставался никем. Он был неотесанным провинциалом низкого происхождения, а его семья не обладала ни положением, ни влиянием, поэтому казалось невероятным, чтобы такая девушка, как Суджа, стала бы проводить с ним время.

Суджа тоже это отчетливо понимала, и интуиция подсказывала ей, что ее превосходство может разрушить их хрупкие отношения. Она преуменьшала связи своей семьи и даже сводила к минимуму собственные достижения. Когда ей предложили второй год стажировки в газете «Нодон», Суджа две недели не решалась рассказать об этом Чину, боясь, что это лишний раз подчеркнет ее привилегированность и семейные связи в обществе Пхеньяна. Но в конце концов она все-таки сделала это, когда они вместе выходили из аудитории.