Беглецы - [7]

— Мотри, Оля, голуби–то наши снюхалися, слава Тебе, Господи!

Только здесь, в доме Соседовых, я начал узнавать настоящего Тычкина. Он оказался удивительно чистым, прямым человеком. Его не сумели испортить ни популярность, ни власть фельдъегеря "№ 1».

Он знал по имени всех жителей этой территории. И, конечно, знал о каждом новоприбывшем сюда человеке — ссыльном ли, вольном, который, в одночасье, может появиться перед ним «охотником» — бандитом, чтобы огнем автомата или взрывом гранаты отобрать казенное золото, заодно с его, Тычкина, жизнью. Но может предстать заблудившимся и бедствующим человеком. И когда, однажды, в конце зимы 1950 года в кромешном заваленном снегами буреломе Медвежьей пади у верховий Каменки, на охоте, случайно набрел на стоянку японцев — беглецов из лагеря военнопленных, он, не задумываясь, вышел к этим людям. Вышел не потому что, все разглядев, увидел — у них нет никакого оружия, кроме самодельного ножа. Любой нож в чьих–то руках был для него, зверолова и армейского разведчика, детской забавой. Но вышел потрясенный тем что у этих людей, оказавшихся в непролазной чащобе беспросветной чернохвойной тайги в самую лютую пору уходившей зимы, не было ни пищи, ни огня! Об этом он чуть раньше, еще приближаясь к трагическому стойбищу японцев сообразил по поведению собаки, которая не «потянула» носом, не принюхалась откровенно, как это обязательно проделала бы каждая лайка, почуяв человеческую стоянку с костром и «прижаренной» пищей. Отсутствие кострища, огня потрясло бывалого охотника. Он не знал о существовании христианских сантиментов. Но зато отлично представил себе состояние замерзавших в таежном безмолвии голодных и обессиленных людей. Осведомленный человек, Тычкин не сомневался, что бежать они могли только из Илимских лесоповальных лагерей — там, он знал это точно, работали и пленные японцы. А если так, то бежать они могли только осенью, перед снегом. И если японцы хоть на что–нибудь надеялись, а иначе они не решились бы на побег в тайгу, — они могли сообразить, что их ждет в пути зимою, в снега, которые ложатся здесь рано… Зимой они не прошли бы от Илимска и пары сотен километров — обессилили бы сразу на первых же буреломных лесных завалах, где и опытные таежники проклинают день, когда, вдруг, на их пути встает эта непреодолимая преграда из переплетенных падением стволов, корневищ вывернутых лесин, обломанных коренных веток… Встает, замоноличенная снегом и льдом…

И еще представил себе Аркадий: что могли прихватить с собою в побег японцы?.. Ничего не могли взять, — истощенные годами лагерей, каторжным, непосильным трудом, скованные незнанием языка и традиционной армейской дисциплиной… Не могли, потому, что у них и у товарищей, что оставались в лагере, ничего не было! Вот почему этот суровый человек так остро воспринял несчастье чужих ему людей. Потом он признался мне, что из–за того, что у японцев не было огня, он не сразу задался вопросом: если они ушли из Илимска осенью… то каким же образом… оказались… в конце зимы здесь, в верховьях Каменки, — ведь это километров семьсот, если водою? А если тайгой?… Вроде, быть такого не может, чтобы эти бедолаги выдержали эдакий путь!?…

…И вот, Аркадий вышел к ним. Оба сидели прижавшись друг к другу в углублении под заваленным снегом корневищем огромной, снесенной бурей лиственницы. Они только взглянули на него обреченно и не сделали даже попытки подняться на ноги — два затравленных, полуживых человеческих существа, больше похожих на загнанных и измученных погоней зверей… Они смотрели на Аркадия, и ни один мускул не шевельнулся на их иссушенных голодом и стужей черепообразных лицах. Аркадий, забыв, что они не могут его понять, спросил машинально: — Замёрзли, мужики?!… Они не ответили. Тогда он подошёл к ним вплотную, сбросил рукавицы, шапку и провел рукою по их лицам… — Однако, замерзли вы… И снова молчание. Только глаза японцев смотрели пристально. И изо рта у них временами появлялся чуть заметный живой парок… Тычкину стало невмоготу — будто ударило что–то под сердце, — он сбросил с себя рюкзак, скиннул с плеча «Зауэр», расстегнул ремни патронташа и стянул с плеч полушубок. Потом он с трудом оторвал примерзших людей от корневища в их норе, укутал японцев в теплый мех — полушубка вполне хватило, чтобы обернуть этих двух скелетоподобных людей… Финкой срезал с ног несчастных примерзшие к их коже давно сгнившие тряпки, заменявшие им обувь. И, ужаснувшись страшному виду ран на их ногах, белизне отмороженных пальцев рук, быстро развязал горловину рюкзака. Из его «глубин» он вытащил чистые портянки, налил на них постного масла из бутыли и аккуратно обтер ноги и руки японцев. Завернув их ноги в портянки, Аркадий отстегнул от рюкзака меховые «собачьи» унты — охотники берегут их на случай, если вдруг, провалятся в ледяную воду. И через минуту ноги поверх портянок были надежно втиснуты в благодатное тепло — обе ноги каждого в одну унтину…

Японцы молчали. Аркадий вытянул из кармана рюкзака плоскую флягу со спиртом, отвинтил крышечку… Сидевшие неподвижно японцы чуть шевельнулись.