Беглец отовсюду - [11]

Отношение к гаданию Ури Сладкоречного в городке было двойственное. С одной стороны он был очень популярен у женщин, поскольку предсказания давал в основном благоприятные и попадал с ними прямо в немудрящие мечты горожанок. Также им нравилась торжественная похоронная манера, в которой Ури излагал результаты своих изысканий. Самый простенький прогноз о том, например, будет у суженого борода или только усы, подавался с такой мудрой и отрешенной скорбью во взгляде и тоне, что звучал значительно и таинственно.

Люди же серьезные относились к прорицаниям Ури скептически, но женам ходить к нему не запрещали. А сами при очень большом затруднении обращались за советом к Доктору Хтонию, которого слегка побаивались.

С другой стороны поклонником Ури был сам городской Голова — уж куда какой серьезный человек. Он заказывал у Сладкоречного звездный атлас ежегодно, обедал с прорицателем каждые две недели, нередко просил того погадать на Тар и даже передавал гостинцы Волшебному Ворону.

Хтоний собрался было поздороваться с Ури, но тот вдруг завел новую песню:

— Гаданье, как обычно, свершается в момент,

а стоит предсказанье всего лишь комплимент!

А если кто захочет узнать о тайнах Тар —

за выгодку устрою, что есть почти что дар!

Серьезным же клиентам и лишь для их ушей

составлю звездный атлас за десять барышей!

«Вот это новости», — подумал Доктор, — «Что еще за „выгодка“ и „комплимент“?»

В эту секунду Ури заметил нелюбимого конкурента, презрительно скривил длинное лицо, отвернул его в сторону и немузыкально возопил:

— Старье берем!

Кому вещь хренова, а кому — обнова!

Хтоний спокойно подошел к Сладкоречному и приветливо кивнул:

— Здравствуй, Ури. Хорошего дня.

Сладкоречный вынужденно повернул огромный нос обратно к фигуре Доктора, но любезность изображать не стал:

— Вы-то чего тут взыскались, ваше колдовское благородие? В нашей-то грязи и невежестве?

— Да вот интересно стало, что за нововведения у тебя. Гляжу — комплименты собираешь?

— А что вам чужие барыши? Своими занимайтесь! Мы люди маленькие, трудовой комплимент сберегаем, как умеем. На голову не падает, как некоторым тут светочам высоких тайн.

Хтоний успокаивающе поднял руки и открыл было рот, чтобы вежливо попрощаться, как вдруг услышал за спиной захлебывающийся голос:

— А я-то вас ищу, уважаемый Доктор! Уж как я вас ищу-то который день!

Хтоний обернулся и увидел Табачника Жоана — румяного толстяка с большой, украшенной бисером торбой, пристроенной на выдающийся живот.

— Табачку-то как же? Ведь я вам не отдал! Помните, дочку мою вылечили? Мыслимое ли дело для девки — бородавки на моське! Ведь убивалась как, а? Нынче, спасибо вам от всей души, другая жизнь пошла. Ведь кавалеры — один другое краше, и серьезные есть женихи, не какие-то там… Так что позвольте, уж позвольте от души — лучшего табачку примите. Табачок из-за Красных Зубов — урожай позапрошлого года. Это, вам сказать, чудо что такое, уж поверьте! Жоан свое дело знает, и для вас — только самое-самое.

Табачник так наседал и наскакивал, что Хтонию оставалось только кивать и бормотать «Ну-ну», пока Жоан нес благодарственную околесицу, рылся в торбе и пихал Доктору в руки целых три объемных кисета с табаком. Вручив подношение, он пристроился сбоку, ухватил Хтония за рукав и потащил в сторону от Ури Сладкоречного, после чего принялся говорить секретным голосом:

— Само собой не одним же табачком, что я не понимаю, что ли? Я, конечно, много не могу добавить, но пять барышей ведь вполне достойно будет за ваше благодеяние? Нет? Ну что вы, не обижайтесь на дурака меня! Ведь какой ученый человек! Пять барышей и пять выгодок — вот так, я полагаю, это уж будет по-честному…

— Да что за «выгодки» такие ты мне всучиваешь, Жоан? Говори по-человечески!

Табачник на мгновение замолчал и воззрился на Доктора с преувеличенным изумлением:

— Ну как же… Выгодка — это, вам сказать, десять комплиментов. А десять выгодок — целый барыш! Так что, пять барышей и пять выгодок — это… я полагаю… за спасение дочери…

— Слушай, давай так, — прервал Жоана Хтоний, — за табачок я премного благодарен, а сверх того ничего не нужно. Лучше расскажи-ка мне, с чего это вы все помещались на барышах? Раньше же как-то жили без них?

Табачник, раскрасневшийся от удовольствия, что сэкономил, впал в совсем уж неуемную говорливость:

— Да ведь мена-то куда как лучше пошла! Оно ведь как раньше было? Одно сомнение. Скажем, заказывал я Одру вот этот вот полукафтан. Отдал краснозубского за него два кисета. А в этом году горцы привезли на шесть мешков меньше, чем в запрошлом. И что же получается? Табачок редкостный, с алтанским не сравнишь, не говоря уже про наш. Ведь и одного кисета хватило бы вот так! То есть, оказался я, вам сказать, дурак дураком с этим полукафтаном.

А что у нас теперь? Теперь у нас есть справедливая цена, вот что я скажу! То есть, наш саморост идет — шесть выгодок за кисет. Алтанский — восемь выгодок пожалуйте. А краснозубский — хочешь-не хочешь, а барыш и выгодку об этом годе отдай. Потому что мало его.

Опять же удобство. Озла та же мне шьет кисеты сколько уж годков. Но она же женщина, вам сказать, характерная. Погода встанет дурная — так к ней и не подходи! Заломит так, что не знаешь, чем и отменяться. А тут уж сговорились, так сговорились. За кисет без вышивки, положим, две выгодки и два комплимента, а с вышивкой — пять выгодок, это понятное дело. И погода там или не погода, а госпожа Озла, извольте, как условились! И мы вам по-честному, и вы нам по-честному.