Беги, если сможешь - [14]

Поначалу все выглядело довольно просто. Если один из нас брал лишнюю порцию еды, он должен был пропустить следующий обед. Если кто-то прервал медитацию, чтобы сходить в туалет, он должен был сесть отдельно от всех. Постепенно обстановка накалялась. Если двое ссорились, их привязывали друг к другу, чтобы они работали рука об руку. Как-то несколько человек поехали в город за покупками, и стало известно, что один из них купил на общинные деньги газету — Аарон это строго запрещал. Услышав об этом, Джозеф пришел в ярость и набросился на мужчину с розгой, крича, что он принес с собой злых духов. Мы в ужасе наблюдали за происходящим, пока Аарон наконец не вмешался. Было решено, что виновник впряжется на весь день в соху. Мы все сердились, но не на Джозефа, а на нарушителя нашего спокойствия. Даже после того, как Аарон объявил, что он прощен, мы еще несколько недель игнорировали его.

Когда один из юношей, увидев, что его девушка с кем-то кокетничает, ударил ее, ему приказали собрать вещи, отвезли куда-то и велели добираться до города пешком. Никто так и не потрудился узнать, удалось ли ему это сделать.

Потом Аарон организовал небольшую группу охранников — их называли Хранителями, и они патрулировали лагерь по ночам, чтобы на нас не напали дикие звери или воры (последнее стало особенно актуально с тех пор, как мы стали выращивать марихуану и грибы). Когда в Хранители выбрали Робби и Левия, они были вне себя от радости.

У женщин было немного возможностей — в основном они заботились о детях, готовили да работали в поле или теплицах. Но им приходилось нелегко — руки матери потемнели и окрепли, ладони огрубели. Той весной я видела ее все реже и реже. В конце апреля Аарон решил, что дети старше пяти лет должны жить в отдельных хижинах рядом с постройкой, которая выполняла у нас роль школы.

— Все дети общие, — сказал он. — Мы все им и отцы, и матери.

Некоторые родители протестовали, но Аарон объяснил, что это важно для духовного роста и мы должны дорожить своими душами, а не земными привязанностями. Я помню, как неловко и неприятно мне было. Опасаясь, что иначе детям не достичь духовного просветления и гармонии, родители в итоге согласились.

Как-то утром Аарон собрал нас после завтрака. Мы к тому моменту жили в коммуне уже несколько месяцев. В воздухе еще пахло кофе, горячим хлебом, мятой и фруктами, но я так ничего и не поела. Меня расстроила мать. Я спросила, можно ли мне повидать старых друзей, а она рассеянно улыбнулась и сказала:

— У нас теперь новые друзья. Радуйся им.

Аарон сообщил, что даже в такой большой группе легко отдалиться друг от друга, поэтому мы должны делиться друг с другом всеми переживаниями. Он попросил нас написать письма и признаться в них во всех своих ошибках и дурных мыслях, как бы стыдно нам ни было. Он сказал, что это будет важное исследование, в ходе которого мы многое о себе поймем. Потом мы должны были прочесть их вслух, чтобы окончательно сблизиться.

Когда мы запротестовали, он прервал нас:

— Это единственный способ очиститься от прошлого. Если вы не готовы к такому шагу, вам здесь не место.

Все притихли. Никому не хотелось уходить.

Наконец Аарон показал пальцем на юношу, который ухаживал за лошадьми, и сказал:

— Билли, я вижу, что ты готов.

Билли вышел вперед и, краснея, признался, что в юности имел сексуальные отношения с кузеном и до сих пор иногда фантазирует о мужчинах. Мы, оторопев, слушали его бубнеж и напряженно ждали, как отреагирует Аарон. Когда он обнял Билли, мы все облегченно выдохнули. Один за другим люди признавались в своих пороках, и Аарон хвалил их всех. Это было непросто. Одни плакали или просто молчали, опустив голову. Другие так и стояли, вытаращив глаза.

Потом пришла моя очередь.

Я призналась, что тайком кормила животных и плохо думала о других членах коммуны. Мои руки задрожали, и я разрыдалась так горько, что не смогла дочитать свое письмо. Аарон выхватил его у меня из рук и прочел до конца, после чего вернул мне.

— Ты не закончила.

— Я не могу. Пожалуйста. Я не хочу!

Я умоляюще заглянула ему в глаза, но он был совершенно спокоен — лицо его выражало только разочарование.

— Так тебе не хочется быть такой же, как остальные? Все открылись друг другу, а ты хочешь нарушить нашу гармонию.

Меня окружали сердитые люди. Хайди с испуганным видом обняла свой живот. Дрожащим голосом я прочла последнее признание:

— Я люблю маму, но иногда все-таки ненавижу ее. Мне бы хотелось, чтобы она была такой же, как другие мамы. Чтобы она была нормальной.

Я нашла в толпе мамино лицо. В ее синих глазах стояли слезы. Я поймала ее взгляд, обливаясь слезами и мысленно крича: «Прости, я не хотела, я просто рассердилась!»

Она отвернулась.

К шестому месяцу в коммуне я почти полностью ушла в себя и перестала с кем-либо разговаривать. Все время я проводила с животными и мечтала сбежать отсюда. Возможно, я даже сбежала бы, если бы не Ива, прелестная девушка с оленьими глазами и длинными волосами цвета карамели. Она пришла к нам в июне, у нее был хриплый смех, и она много рассказывала мне о местах, куда ездила автостопом, о людях, с которыми знакомилась. Она подарила мне бусы и смеялась над моей застенчивостью. В тот день на ней были линялые клешеные джинсы и мужская кожаная куртка с бахромой. На пальце босой ноги сверкало колечко. Я еще не знала, суждено ли мне стать красавицей, но была уверена, что хочу быть похожей на нее. Хочу быть свободной.