Бегемот. Структура и практика национал-социализма 1933 - 1944 гг. - [2]
Вряд ли можно сказать, что «Бегемот» Нойманна, вернее его взгляд на природу нацизма, ныне разделяются всеми историками, за исключением немногочисленных марксистских исследователей (наподобие английского историка Тимоти Мейсона).[5] Все же Нойманн, а вместе с ним Конрад Гейден[6] и Эрнст Френкель (его монография «Двойное государство» была опубликована в 1941 г. в США) были первыми серьезными интерпретаторами национал-социализма и сильно повлияли на последующие исследования природы этого необычного феномена, очень трудно поддающегося объяснению, в силу его «неисторического» характера, совершенно выбивающегося из контекста национальной традиции.
Главная причина относительного забвения концепции Нойманна и названных авторов в том, что они обращались, скорее, к исследованию горизонтальных структур господства нацистов, а ныне исследователей больше интересуют вертикальные связи. Это и в самом деле более интересно и продуктивно, поскольку речь идет об обществе и о том, чем нацизм привлекал людей. Многочисленные изыскания отечественных и зарубежных историков, в частности немецких, являются тому подтверждением.[7] Нойманн же использовал по большей части марксистскую аргументацию в пользу доминирования в нацистской Германии различных групп влияния; он почти целиком сосредоточился на борьбе за сферы компетенции четырех главных, на его взгляд, групп — промышленных монополий, партии, вермахта и государственной бюрократии. Конечно, это давало массу возможностей для проникновения в суть происшедшего в Германии в 1933~1945 гг., но современный уровень знаний позволяет значительно расширить наши представления о механизмах власти при нацистах за счет обращения к сфере социальной истории Третьего рейха, которая несомненно имела и толику позитивной природы, помимо негативной — преследований политических противников, нацистского расизма и антисемитизма. Игнорирование этой позитивной части ведет к недооценке масштабов общественной мобилизации в условиях тоталитарного режима. Эта мобилизация была, по сравнению с демократическими западными странами, также и следствием гораздо более эффективных действий правительства Гитлера по преодолению экономического кризиса. По сути, став канцлером, Гитлер начал делать то, что рекомендовал Джон Мейнард Кейнс и что недостаточно энергично делали на Западе: при понижении биржевого курса Гитлер перешел от политики экономии к политике затрат, чтобы уменьшить бремя долгов при повышении биржевого курса. Правда, при нацистах поток затрат был направлен не на финансово-экономическую стабилизацию, а на милитаризацию.[8] Но в конечном счете это привело к практически моментальному преодолению безработицы, что выгодно отличало Германию от других стран. В частности, в США безработица была по-настоящему преодолена только после нападения японцев в 1941 г., когда начался массовый призыв в армию молодых людей.
Кроме того, фокусируя внимание исключительно на «тоталитарной монополистической экономике», Нойманн не учел значение и динамику других общественных институтов при нацистах — семьи, церкви, науки, средств массовой информации, а также полиции, юстиции. Но эта критика не является принципиальной, поскольку Нойманн дал сильнейший импульс развитию историографии в нужном, принципиально верном направлении. Просто его нужно было наполнить дополнительным содержанием, расширить круг «суверенов» и горизонтальных и вертикальных структур.
Представляется, что современную западную историографию нацизма постигла другая опасность — игнорирование масштабов манипулирования сознанием масс в условиях тоталитарной системы. Эту опасность Нойманн понимал лучше современных историков. Так, современные западные ученые обществоведы (особенно немцы) усиленно культивируют концепцию коллективной вины немцев за происшедшее. Например, немецкий историк Гётц Али даже ввел нелепое, как кажется, обозначение для национал-социализма «Zustimmungsdiktatur» («аккламационная диктатура»),[9] т. е. диктатура, которая была единодушно принята и одобрена немцами, а американский публицист Дениэл Гольдхаген называл немцев не иначе как «Hitlers freiwillige Helfer» («Добровольные помощники Гитлера», так называлась его книга; причем показательно, что в числе ответственных за холокост у него оказалась даже католическая церковь).[10] Еще более радикальную позицию в утверждении коллективной вины немцев занимали Александр и Маргарет Митчерлих в книге, получившей широкую известность на Западе, с характерным названием «Неспособность скорбеть».
