Бедовый мальчишка - [25]

— Эх, ты!

Все штаны были облеплены беловатыми, как фасолины, репьями.

Но Ромка не стал обирать их. Поплевал на ладони и полез на самый кряжистый дубок. Его молодые зеленые ветки висели над самым забором.

Усевшись поудобнее на теплый, нагретый солнцем сук, Ромка посмотрел вниз.

Только что кончила свою работу первая смена. И отовсюду: и от глубокого карьера с покатыми краями цвета спелой брусники, и от длинных сушильных сараев, и от глиномешалки под шатровым навесом — отовсюду валом валил народ.

Рабочие шли степенно, не торопясь, девчурки, еще вчерашние школьницы, держались веселыми, говорливыми стайками, обособленно от всех. Зато мальчишки из бригады «Даешь кирпич!» бежали сломя голову. Они бежали, обгоняя друг друга, к водоразборной колонке.

Колонка стояла на бугорке неподалеку от забора, как раз напротив дубка, на котором устроился Ромка. От колонки к забору тянулись голубые ниточки-ручейки. Видимо, дубкам перепадало немало влаги от этих ручейков-ниточек. Потому-то они и росли такими кряжистыми, густолистыми.

Первым к колонке подбежал Мишка Моченый, весь вымазанный в глине. За ним Аркашка в ковбойке с засученными до локтя рукавами и длинных трусах.

И вот из железного раструба колонки хлынула такая прозрачная, такая сверкающая вода, что Ромку неудержимо потянуло спрыгнуть с дерева прямо во двор завода и тоже сунуть голову под шумный, обжигающий холодом водопад.

Скоро у колонки собралась целая толпа. Умывались, ахая и визжа, заводские девчонки, фыркали плечистые рабочие, подставляя под напористую стеклянную струю обветренные шеи.

В стороне, пережидая толкучку, стоял голый до пояса штурман Саша. Наверно, у Саши сегодня был свободный от вахты день, и он вместе с ребятами явился на завод слегка поразмяться. И в холодке он, похоже, не сидел: плечи, спина, грудь еще лоснились от жаркого пота.

Ромка слышал, как Саша сказал, обращаясь к усатому пожилому мужчине, сосавшему козью ножку:

— А плоховато без душа… разве это мытье?

Усач кивнул:

— Сейчас рабочему человеку помыться — все едино, что заново родиться. Не раз и не два гуторили про то начальству. Все обещает… второй год сулит душевые кабины соорудить.

И усач, посмеиваясь, махнул заскорузлой, черной от копоти рукой.

Вдруг позади толпы как-то несмело пиликнула гармошка. Пиликнула раз, пиликнула два… Помолчала, да ка-ак рассыпала по всему двору плясовую! Не только люди приумолкли, притихли и гуси на лужайке, вытянув длинные свои шеи.

Тут и гармонист показался: малого росточка чубатый паренек в оранжевой косоворотке. Он не вышел, а выплыл из-за толпы. Блестя горящим перламутром, в руках извивалась цветастыми мехами забавница двухрядка.

— А ну, девки, где вы? — гаркнул парень, и еще проворнее, и еще нетерпеливее забегали по ладам веселые пальцы.

К удивлению Ромки, на приглашение гармониста первой отозвалась Таня. Она уже успела и умыться, и сбросить с себя линючий комбинезон.

В легкой белой кофточке и черной, в мелкую сборочку юбке, она не спеша вошла в образовавшийся круг, не спеша глянула вправо, не спеша глянула влево. А потом задорно притопнула каблучками босоножек и понеслась, понеслась по кругу!

Во все глаза следил за Таней Саша, крутя в руках майку. И не устоял. Ворвался в круг и пошел рядышком с Таней вприсядку.

— Вот так пионерский начальник! — одобрительно закричала молоденькая работница.

— Александр Прокофьич, Александр Прокофьич! — восторженно загорланил кто-то из мальчишек. — Сюда, ребята, наш Александр Прокофьич пляшет!

В азарт входили не одни плясуны, но и зрители. Кто хлопал в ладоши, кто гикал. А иные подбадривали Сашу и Таню забористым словцом.

Но вот Саша внезапно споткнулся, сбился с ритма и под общий хохот, вытирая мокрое лицо майкой, скрылся в расступившейся толпе.

С минуту неутомимая Таня плыла по кругу, точно лебедка, одна.

— Шире, шире круг! — вдруг сказал кто-то сильным властным голосом.

Ромка наклонился ниже, тараща глаза, и тут лишь увидел Аркашкиного отца.

Он стоял на краю круга — высокий, плечистый, заложив за спину руки. Спокойное носатое лицо его не улыбалось. Только глаза, глубоко запрятанные под широкие дугастые брови, только они, серые с поволокой, светились веселым, мальчишеским озорством.

Ромка даже не уловил того мига, когда этот большой, спокойный с виду человек вдруг взмахнул над головой длинными ручищами и вьюном завертелся под ногами у Тани, все так же гордо — лебедушкой — плывшей по кругу.

— А ну, Николаша! Покажи, Николаша, как надо! — одобрительно прокричал усач, крутя уже вторую козью ножку.

Ничем не выдала Таня своего волнения, лишь жарче запунцовели щеки, да тонкая в кисти рука, отмахивающая алой косынкой, на миг, как неживая, опустилась вдоль тела.

Ромка поискал глазами Аркашку, но его и след простыл. Неужели ему неловко за отца? Почему? А вот ему, Ромке, так хотелось во весь голос закричать: «Не подкачай, Танюша!» Но Ромка и рот боялся разинуть. Закричи он, его тогда сразу заметят. Заметят и засмеют. Первым принялся бы зубоскалить Мишка Моченый. Во-он улыбается Мишка: довольный, счастливый.

Вдруг у Ромки пропал всякий интерес к пляске. Он спустился осторожно на землю и, минуя шоссе, по которому заводские возвращались в город на крытых брезентом грузовиках, поплелся к лесной опушке.