Бедовый мальчишка - [110]

Все ближе, ближе неприятельская конница. Отступая, чапаевцы побежали по переулкам поселка.

Степка припал к пулемету и нажал гашетку.

Всадник, скакавший прямо на Степку, внезапно вздыбил лошадь и тут же рухнул вместе с нею на дорогу.

А вслед за ним другой белоказак вылетел из седла, сраженный пулей, и обезумевшее животное метнулось в сторону, волоча за собой по снегу безжизненное тело.

Падали люди, кони. Круто повертывая лошадей, белоказаки отхлынули назад. А Степку охватила такая ненависть к ним, что мальчик, до боли стиснув зубы, стрелял до тех пор, пока не опустошил всей ленты. Пошарив рукой в пустом ящике, он прислушался.

Кругом было тихо-тихо. Напрягая слух, Степка замер от ожидания, что вот сейчас-то и случится самое страшное и непоправимое. По спине пробежал холодок, на голове зашевелились волосы. Цокот копыт раздавался все явственнее и громче в морозной, пугающей тишине ночи. Казалось, надвигалась какая-то несокрушимая стальная лава.

Степка сорвался с места и, перепрыгивая через плетни, увязая в снегу, скрылся в степи.

Выслушав Чапаева, Исаев посмотрел в утомленное лицо командира.

— Можно идти, Василий Иваныч? — спросил ординарец.

— Иди. И Степку поскорее пришли, я его в разведку хочу послать. Паренек ловкий и смелый. Хороший разведчик будет.

Чапаев кивнул головой и принялся что-то писать в раскрытой перед ним тетради.

Степку нигде не нашли. Никто не знал, куда он делся. И все решили, что мальчик, верно, погиб. Но прошло три дня, и Василию Ивановичу доложили, что паренька привезли с хутора Овчинникова.

— Обыскивали мы двор одного богатея, — докладывал Силантьев, — оружие он скрывал. А рядом изба сельского сторожа стоит. Один красноармеец и загляни в окно, к сторожу. А там Степка.

— Приведите его сюда, — приказал Василий Иванович.

Ввели Степку.

Голова у Степки была опущена на грудь, в грязных руках он держал шапку с красной звездочкой.

— Что делал на хуторе, герой, говори! — Чапаев пытливо уставился на подростка, и тот еще ниже опустил голову. — Ну, я слушаю.

— Рисовал, — сипло прошептал Степка.

— Что, что?

— Рисовал… картину.

— Рисовал! — Чапаев встал, дернул себя за ус.

— Когда у меня лент не стало, — заикаясь, рассказывал Степка, — я из поселка убежал — испугался больно. В Овчинниково убежал. А там наши казаков побили… Из сумки убитого офицера я масляные краски взял. Рисовать захотелось. Никогда я красками не рисовал. Схватил я их — и к деду, сторожу.

Степка распахнул шинель, расстегнул ремень на гимнастерке и вынул из-за пазухи холщовый сверток:

— Вот… картина.

Василий Иванович развернул сверток. На мчавшихся конях сидели всадники. Над их головами поблескивали клинки. Впереди всадников под красным знаменем мчался командир в развевающейся по ветру черной бурке. У него были пышные до плеч усы и малиновый бант на папахе.

Под картиной была подпись: «Чапаев несется в атаку с чапаевцами, которые в его отряде».

Василий Иванович долго смотрел на картину. По исхудалому, задумчивому лицу его скользнули отсветы какой-то новой, небывалой радости.

О многом в эти минуты передумал Чапаев. И о том, что скоро, должно быть, конец войне, и о своих ребятах, которые так редко видят отца, и о Степке. У мальчика впереди большая и светлая жизнь!

Чапаев не утерпел и улыбнулся:

— Молодец! Как это у тебя ловко!

Степка ободрился, поднял голову:

— Я два дня рисовал и ночью.

— И где ты талант такой постиг?

— Учитель сельский научил. Бумаги мне давал, карандаши…

— Ловко! — щурился Чапаев, — Только соврал ты малость. Усы у меня поменьше, да в уздечке этот вот ремешок не на месте.

Он сел на старый, замасленный диван и усадил рядом с собой повеселевшего Степку.

— Когда кончим воевать, Степка, — говорил Чапаев, обняв руками колено, — жизнь прекрасная будет, и мы учиться с тобой поедем. В академии: я в военную, а ты в рисовальную… Должна быть такая академия!.. Поедем?

— Поедем! — тряхнул головой Степка. — Поедем, Василь Иваныч.

И они оба радостно засмеялись.

Дорогой гость

В народном доме с утра топили печи. Промерзшие стены потрескивали, на потолке все меньше становилось белых искристых пятен. Зеленоватый дымок ел глаза.

На тесной, неудобной сцене шла репетиция. Руководитель любительского кружка, пожилая учительница Анна Ивановна, сидела на высокой суфлерской будке, сбитой из новых, гладко выструганных сосновых досок, и, покачивая головой, с огорчением говорила:

— Опять не так, Алексей Дмитриевич…

Перед учительницей стоял заведующий народным домом Рублев. Он смущенно глядел в пол и, разводя руками, сокрушенно повторял:

— Не выходит! Ну, никак не выходит! Все время в памяти твержу, как надо говорить, а дойду до этого самого места — на тебе! — по-своему получается… Увольте, Анна Ивановна, от этого дела, я человек без способностей.

В это время дверь из сеней отворилась и в помещение ввалился крестьянин в чапане с заиндевелым воротником.

Алексей Дмитриевич слез со сцены и, прихрамывая, поспешил навстречу пришедшему.

— Добрый день, Лексей Митрич! — сказал крестьянин и стащил с головы шапку. — Толкуют, будто Чапаев ныне в село прибудет и речь скажет.

— На крыльце объявление вывешено про то. Прочитай.