Бедолаги - [45]

— Засада, говоришь? Не отец, да? — И смотрел, как тот встает, подавленный, пристыженный, красный. — Ты что, ублюдок, гонишь? Домой идти страшно, да?

Опрокинулась пивная бутылка. Джим выждал минутку, но Дэйв не шелохнулся, не возразил. Джим вцепился ему в волосы, рванул, бросил его на пол. И ничего, ни звука. Оставил его валяться на полу, подошел к двери в сад, открыл. На кирпичной ограде пел свою песню дрозд. Светло-зеленые тонкие ветки свисали над оградой, тихо подступал вечер, тихо завершался день, с улицы или от соседей слышались голоса, откуда-то доносились звуки взревевшего мотора, музыки, пылесоса. Лицо Джима отражалось в дверном стекле, ясное лицо, красивое и ясное. Он вгляделся в свое отражение. «Красивое, ясное», — говорила Мэй. Как раньше, когда он был милым мальчиком вроде Дэйва, когда учителя сокрушались о нем и советовали не пропускать школу, когда один учитель от души пожелал ему крепиться, увидев на занятиях спортом синяки и ссадины от отцовских побоев.

Не надо было Дэйву приходить. Сам виноват и понимает это. На кого рассчитывал, на Джима? На его доброту? Джим обернулся:

— Ну-ка, вставай.

А сам пошел в кухню, достал бутылку пива, порылся в ящике и нашел пакетик, беленький и миленький, миленький и чистенький. «Вот дерьмо», — так он подумал, в любую секунду ожидая Мэй, приветик, вот ты где, а она лежит на софе под одеялом, глазеет на него, а мальчишки рвутся в Ирак, как он тогда рвался в иностранный легион, потому что отец порол его ремнем, а он подставлял задницу, как и потом, ради Элберта. Однако Дэйв врал. Получил трепку, но испокон веков кто-то получает трепку, почему бы и не Дэйв? Джим тихонько выдохнул, насыпал ровную полоску, глубоко вдохнул порошок.

Дэйв поднялся и стоял там, у стола, вытянув руки по швам, гордый, упрямый.

— Но они правда хотят в армию, — попытался объяснить он. — Старшеклассники. А это из-за сестры. Отец не пускает ее в школу. Говорит, социальные органы нас не найдут, мы же переехали в квартиру тетки. Говорит, сестра отсталая, потому что не растет. Стыдобища, говорит.

— Так ты стукни на него, — вяло посоветовал Джим. — Скажи в школе учителям, спорим, они тут же придут?

— Но он ее бьет, — возразил Дэйв.

Голова прояснилась, Джим собрался, встряхнулся, словно можно вытряхнуть то, что он вбил себе в голову: мальчика и Мэй, девушку с голыми ногами, в кроссовках, быструю, нетерпеливо бегущую вниз по лестнице, и развевается плащ, и он точно знает, какая она — ее бедра, ее грудь, хотя лица не видел и верил порой, что Мэй умерла. Что она над ним насмеялась. Голоса, жертвы. Вводила в заблуждение, как животное меняет окраску, приспосабливаясь к среде.

— Давай-ка вытри лужу, — сказал он Дэйву.

Тот глянул на него с надеждой в глазах:

— Я могу все убрать, могу сходить за едой…

— На мои деньги? — усмехнулся Джим.

Дэйв опять покраснел:

— Нет, я не это имел в виду.

Через два часа он спал глубоким сном на софе, вцепившись обеими руками в одеяло, с лицом покойным и разрумянившимся. Не проснулся, когда Джим включил телевизор, выключил телевизор, вышел из квартиры и захлопнул за собой дверь. К утру Джим вернулся, а тот действительно все убрал ночью, пока его не было, и в семь утра распрощался.

Мимо прошел жилец из дома 49 (Дэйв говорил, что они немцы) — с рыжеватыми волосами, холеный, сильный. Один из тех, кто столь небрежно прячет бумажник, сделав покупку, что даже неинтересно его обокрасть. Холеный, сильный, а все равно весь в заботах. Может, из-за войны, начавшейся этой ночью с бомбежки Багдада без участия наземных войск, а через день, с началом весны, все-таки при их участии. Джим держал телевизор включенным, хотя и злился сам на себя: ему-то какое дело? Мэй терпеть не могла, если он с утра врубал телик. В таких делах она придерживалась принципов: вместе завтракать, вместе садиться за стол, не произносить бранных слов, как будто рядом их дети — способные дети, с большим будущим. Не позволяла смеяться над этим и курить во время еды.

Он валялся перед теликом и курил. Из одной отопительной батареи капало, картинка на экране зарябила. Победные вспышки при попадании, если это попадание. На входной двери взбухла и отстала краска. Разнесенный ударами город не показывают, белых флагов тоже не видно. Послушаешь их, и Саддам то мертв, то опять жив. Послушаешь их, так и жертв нет, сколько их, погибших, — четверо или пятеро?

Мэй обратила внимание, что стало меньше воробьев, воробьев меньше, куда же они пропали? В саду припрыгивают маленькие желтоватые птички, вечерами на ограде распевает дрозд. Трава стала выше, у ограды распустились нарциссы, и он представил себе, как Мэй подстригала бы траву, сажала бы цветочки. Птицы ничего не боятся. Мэй обернулась, взглянула на него с улыбкой. Куда делись вещи из их квартиры? Он понятия не имел. Телевизор? Складные стулья, которые они вместе купили? А зонт от солнца? Они ведь собирались в Брайтон.

Для учебной тревоги выбрали одну из станций на кольцевой, кажется «Ченсери-Лэйн», все равно она закрыта. Но когда выключили освещение, сразу началась паника, медицинское оборудование растоптали, врача ранили, а свет так и не загорелся. Джиму позвонил Хисхам, дал адрес в Холлоуэе, там у него заберут весь товар. Сербы, албанцы, контрабанда сигарет. Надеются погреть руки на торговле наркотиками, пока их не пристрелили конкуренты из такой же банды. Мимо прошел Дэйв, послушно отвернувшись.