Бедные звери шизария - [8]

— Укольчики-и-и-и!!!

Все женщины спят на животах, ягодицы свело от пронзительной боли, и только буйная Капитанша не спит — крутит в воздухе невидимый велосипед, да Феня Богомолка бьет бесконечные поклоны в подушку… А из угла палаты, не мигая, в упор глядит на меня то ли человек, то ли труп, выходец с того света, седая, худая, беззубая старуха с громадным фингалом под глазом и с кровавой ссадиной на лбу. Ее руки с болячками на локтях прочно привязаны черными ремнями к кровати… Но жуткий пронзительный неподвижный взгляд жив, он испепеляет каждую подушку, каждую простынь ненавистной палаты… Он жив, он горяч, он — ненависть. Словно дым по глазам…

Какими были эти несчастные женщины в прошлой жизни, я не знаю. Зато знаю, какая была я: сильная, смелая, уверенная… И вот оно, мое будущее — седая страшная старуха, немая, беззубая, сидит, не шелохнется в своем углу и — ненавидит, ненавидит, ненавидит… Бабка Коршунова… Фиолетовое избитое лицо, связанные руки… Но пальцы тайно рвут и мочалят впившийся в запястье ремень. Никто не замечает, что она снова готовит побег.

И я.

— 11 —

— Завтракать! Завтракать!

Снова подъем. Женщины просыпаются, тянут руки к еде, запихивают в бесформенные провалы ртов куски хлеба.

Одинаково движутся челюсти, глаза одинаково следят за жижой в тарелках.

Самое главное — притвориться, не ругаться, не выяснять, ни о чем не просить, не кричать, не плакать, не шевелиться, превратиться в тихую скотинку, послушного совка, в лужицу или плевочек, лишь бы снова не привязали, лишь бы — не током…

Неужели и я становлюсь перекошенной камбалой, замираю на дне безумного крика ("Развяжитте меняяяя!"),

настороживаю мутные глаза,

становлюсь тенью, ничем, исчезаю…

— Бери ложку! Бери кашу! Не будешь есть — вставим зонд!

Беру послушно тарелку, шевелю челюстью, глотаю пересохшим ртом…Лишь бы не зонд, лишь бы не ток, не ремни…

Какая правильная мысль: "Свобода — это осознанная необходимость"

Точно сказано. Большего не требуй. Осознай — и по необходимости сбегай в туалет.

Главное сохранить рассудок, уберечь мозги, выйти из проклятой палаты, запомнив каждый крик, каждый жест отчаяния, и особенно белые ненавистные ослепительные пятна, из которых проистекают не руки — а рукава, на которых прорисованы не лица — а безжалостные бумажки закулисных вердиктов.

(За что?!)

Вы, исполнители пыток, сами когда-нибудь задумывались: для чего прописаны медленные мучения, растворение живой плоти в кислоте сульфы? Или с какой целью производится цементирование мозга аминазином?

Боль — музыка, услаждающая души садистов. Клавиатура кошмаров подчиняется приговорам безддушных врачей, она апофеоз атрофированных чувств — психотропное чудо исторгнутых триолей — бемолей. Весь мир — оратория воплей, летящих к больничным потолкам, как верхнее до колоратурных страданий.

Я давно слилась с общим фоном,

не выпираю ни на сантиметр

из общего гама, крика, рыданий, подушек, простыней, веток, листвы… Словно маленькая гусеница — сучочек я — вытянула спинку и замерла среди таких же червячков…

Чер — вя — чок…

Меня сломали…

Меня уже нет… Поглядите… Проверьте…

Я не шевельну лапкой. У вас получилось…

Я исчезла… Мы все исчезли…

Разве — уже? И я — не я?

Га-ди-ны…

Только бы никто не заметил, что я без ремней,

Главное — выиграть время, сохранить хотя бы капельку разума, убежать… Вон та дверь иногда открывается… а за ней…

Палата взорвалась от криков.

— Я сама видела! Белый порошок в уколы добавили! Все видела! Ой! Ничего не вижу! — Ой! Ой! Ослепла я!

— И я ослепла!

— Туман! Ой, глазоньки мои!

Зачем я встаю? Куда иду?

Во рту пересохло…Пить…Нужно больше пить, чтобы с отравой справились почки. Пусть колют, я буду больше пить, и кровь очистится… Только бы никто не догадался, для чего я много пью. Главное спасти мозг… Вода с трудом проходит сквозь спазм в горле. Приходится командовать сведенным судорогой мышцам: еще глоток… еще…

— Иди на место! Хватит воду глотать! — санитарка уже спешила ко мне, — Тебе не положено выходить из палаты! Снова привяжем!

Но…мне…уже…ничего. не…видно…

Дурдом уплыл…

Вокруг — спасительная темнота…

темень…

темнотушечка…

Ничего не видно…

Голоса медсестер:

— Не нужно ей больше уколов…

— Назначено!

— Замерь давление…

— Надо сказать врачу.

— 12 -

Сначала они лишат тебя речи, потом перестанешь думать, не сможешь встать с постели…Ремни уже развязали. Но каждый мускул потерял свою силу и превратился в дряблую жижу…

Никогда не выйдешь из этой палаты…Никогда…

Все, что даровано тебе небом — отобрано здесь, среди ампул и пилюль. Вся твоя сила — твой разум — никогда не преодолеет силу нескольких кубиков отравы, которую без конца впрыскивают в кровь… Когда — то у преступников отсекали руки, отрезали языки. А в космическом веке палачи научились отсекать неугодные мозги и преступные мысли…

Рядом упала на колени Богомолка:

— Господи, защити Ты нас!

И я мысленно повторяю за ней: "Если только Ты есть! Помоги! Убери эти стены! Эти шприцы! Эти стоны! Эти крики всю ночь напролет!"

— Прости ты нас, Господи!!!

"Верни мой рассудок! Прекрати этот дурдом!"

— Господи! Господи! Господи!!!

" Дай мне другую судьбу! Измени все! Я еще молодая, я хочу жить, я хочу! Не лишай меня рассудка! Не дай умереть мне здесь, в этом позорном доме, в этой ненавистной палате!"