Бедные-несчастные - [34]

Я почему-то знаю — это дочь.

Вместить такую мысль мне не под силу.

Быть может, позже до нее дозрею.

Ты видишь, Бог, что я уже не та?

Не только о себе я стала думать.

Я думала о Свечке, хоть его

Здесь нет, и утешать его пыталась.

Боюсь того, что вызреет во мне

От мыслей о потерянной дочурке.

Вот странно: Парринг с разумом дитяти

Пустоголовую заставил Белл

Сочувствовать другим. Я расскажу

О том, как я в Швейцарии его

Заботливою нянькой опекала.

Когда приехали мы в Амстердам,

Там его мучила все та же ревность.

Он за руку держал меня все время,

Лишь выпустил, когда пошел к врачу,

Меня оставив подождать в приемной.

Он летаргией называл усталость,

Вполне естественную. Человеку

Порою нужен отдых и покой.

Но врач ему такие дал пилюли,

Чтобы совсем не отдыхать. И вихрем

Пошли бега, соборы, мюзик-холлы,

Кафешантаны. Стал он белый-белый,

И лишь глаза, как фонари, горели:

«Силенки есть еще! Вперед! Вперед!»

Спасибо, милый Бог, что научил

Меня ты сидя засыпать. В трамваях,

На пароходах, в кебах, в поездах

Пришлась твоя наука очень кстати.

И все-таки мне сна недоставало.

Я помню, вечерам второго дня,

Как мы с ним оказались за границей,

Он слушать Вагнера меня повел.

Казалось, этому конца не будет,

И стоило лишь мне сомкнуть глаза,

Он локтем в бок меня: «Не спать, смотреть!»

Я стала спать с открытыми глазами.

Я скоро научилась спать и стоя,

И на бегу, носясь повсюду с ним.

Во сне ему я даже отвечала —

Ведь требовалось лишь «ты прав, мой милый».

Конечно, кое-где я просыпалась —

В отелях, например, или на почте,

Чтобы тебе отправить телеграмму,

Пока он маме телеграмму шлет,

Еще я просыпалась в ресторанах,

Во франкфуртском зверинце и в немецком

Игорном доме — расскажу об этом.

Там разбудил меня, наверно, запах.

Отчаяньем там пахло, как в зверинце,

И жалкой, боязливою надеждой;

Еще — прокисшей и несвежей страстью

(Был третий запах смесью первых двух).

Но, может быть, мой нюх преувеличил —

Глазам открылся светлый-светлый зал.

Ты помнишь, как водил меня на биржу?

Тут было очень на нее похоже[15].

На золотисто-кремовых колоннах

Держались бело-голубые своды,

Хрустальные переливались люстры

И освещали все дела внизу,

Где шесть столов стояло и в рулетку

Изысканная публика играла.

Вдоль стен на алых плюшевых диванах

Сидели зрители, и я средь них.

А Парринг — тот стоял со мною рядом,

Смотрел на ближний стол во все глаза

И бормотал: «Понятно. Все понятно».

Мне показалось, что, как я, во сне

Он говорит с открытыми глазами,

И я сказала ласково, но твердо:

«Пошли в гостиницу, мой милый Данкан,

Там ты поспишь». Он на меня воззрился

И, медленно качая головой,

Ответил: «Рано. Рано. Кое-что

Еще мне надо сделать. Я ведь знаю,

Что ты и в грош мои мозги не ставишь,

Считаешь их ненужным дополненьем

К тому, что между ног моих торчит.

Так знай же, Белл: мозгам моим открылся

Великий ФАКТ, что нарекли невежды

УДАЧЕЙ. Ясно вижу я теперь,

Что БОГ, СУДЬБА, УДАЧА и ВЕЗЕНЬЕ —

Лишь жалкие слова, лишь облаченье

НЕВЕЖЕСТВА. Ты, женщина, стой с краю

И наблюдай за тем, как я играю!»

Мы подошли. Примолк нестройный гул.

Все взгляды — к нам. Один подвинул стул.

Он пробурчал: «Спасибо», и — за дело.

А я стояла сзади и смотрела.

Привокзальный отель «Сент-Панкрас», где Белла и Парринг провели вторую ночь после своего побега.

Милый Бог, я устала. Время позднее. Трудненько подражать Шекспиру, если ты женщина с трещиной в голове и даже не знаешь грамматики; однако я замечаю, что буквы у меня становятся меньше. Завтра мы причалим в Афинах. Помнишь, как века тому назад мы были там с тобой по пути в Загреб и Сараево? Надеюсь, Парфенон за это время починили. Теперь тихо пристроюсь рядом с Парнем, а о его беде расскажу завтра; конец этой записи я обозначу звездочками.

* * * * * * * * * * * * * * *

Покинув Константино… как там дальше?

На том же русском корабле плывем

Теперь к Одессе, миновав Босфор.

Свеж и приятен воздух, небо чисто.

Укутав горемыку своего,

На палубе его я усадила,

А то бы он весь день лежал на койке

Да Библию читал. Теперь он вновь

Стал говорить о том, что мы с ним пара,

И умолять о «вечных узах». Брр!

Ведь радости парьбы не обуздаешь

На время даже, что уж там на вечность.

И как же мне в его башку втемяшить,

Что я уже сговорена с другим?

Толпа, что собралась вокруг рулетки,

Лишь издали изысканной казалась.

Конечно, были там и богачи

В роскошных шелковых жилетах, фраках,

И дамы в низко вырезанных платьях.

Там были люди среднего достатка,

Рантье, священники и коммерсанты,

Опрятные, серьезные донельзя,

Иные с женами. А бедняков

Сперва не различала я (конечно,

Людей в лохмотьях не пускали в зал).

Но, приглядевшись, стала замечать

Где латку, где залоснившийся ворот

И наглухо застегнутый, чтоб скрыть

Несвежее белье. Кто побогаче,

Клал золото, кредитные билеты;

Попроще люди клали серебро,

А перед этим думали подолгу;

Беднейшие на стол кидали мелочь

И бледные, с горящими глазами,

Как Парень мой, смотрели на игру.

Быстрее всех с деньгами управлялись

Богатые, и нищие, и те,

Кто превращался из одних в другие;

Все ж, будь он голь, богач иль середина —

Ошеломлен, неистов, позабавлен, —

Будь молод, стар или в расцвете лет —

Француз, испанец, немец или русский, —

Будь даже англичанин (эти редко

Играли, лишь смотрели свысока), —