Бедность не порок - [18]

Критик-демократ утверждал: «Ложные по основной мысли произведения бывают слабы даже в чисто художественном отношении», и так как идею пьесы он считал глубоко ложной, то и со стороны художественной «новая комедия г. Островского, — писал критик, — слаба до невероятности». По мнению Чернышевского, драматург, «не заботясь о цельности и стройности произведения, написал „не комедию“, не художественное целое, а что-то сшитое из разных лоскутков на живую нитку».

В заключение Чернышевский напутствовал драматурга, считая, что он «не погубил еще своего прекрасного дарования, оно еще может явиться по-прежнему свежим и сильным, если г. Островский оставит ту тинистую тропу, которая привела его к „Бедность не порок“».

Споры в критике по поводу пьесы Островского «Бедность не порок» не утихали долгое время.

Комедия с успехом шла на столичных и периферийных сценах. В ней пробовали силы лучшие артисты того времени. В газетах и журналах продолжали появляться различные рецензии на новые постановки, в которых критики невольно возвращались к трактовке самой пьесы.

В отзывах па вышедшее в 1850 г. первое Собрание сочинений Островского комедии «Бедность не порок», естественно, уделялось немалое внимание.

Первым откликнулся на это издание московский журнал «Атеней» статьей Н. П. Некрасова, которого Н. А. Добролюбов назвал самым нелепым «из критиков так называемой западнической партии». Н. П. Некрасов ограничился разбором лишь двух героев пьесы: Мити и Любима Торцова. Митя, на его взгляд, всего лишь незначительное видоизменение образа Бородкина («Не в свои сани не садись»), отличается от последнего «только бедностью, да любовью к поэзии». О Любиме Торцове критик писал: «Кто не видал в этой роли славного нашего артиста г. Садовского? Кого он не растрогал до глубины души своей игрой? Г. Садовский сделал то, что все едут в театр смотреть не комедию г. Островского, а г. Садовского в роли Любима Торцова. Но следует ли отсюда заключать, что Любим Торцов — лицо истинно художественное? Нисколько. Любим Торцов, отделенный от игры г. Садовского, не имеет никакого драматизма, ничего комического в самом произведении». И Митю, и Любима Торцова, и Любовь Гордеевну критик выводил за пределы комедии и несколько раз ставил вопрос: «Где же комедия? Неужели в одной пошлой обстановке, а не в лицах, не в действии и не в идее произведения? Неужели весь комизм его заключается в глупых фразах и песнях Разлюляева, в разудалых манерах Анны Ивановны, в безобразнейшем маскараде медведя с козою? Все это гадко, отвратительно, но отнюдь не смешно».

Отзыв автора статьи, опубликованной в «Отечественных записках», во многом совпадал с высказываниями критика «Атенея». «В этой пьесе г. Островский задал себе очень сложную задачу, — писал критик, — на нескольких примерах, на главном действии и на эпизодических сценах, доказать преимущество патриархального быта перед всяким другим. Гордей Карпыч Торцов гонится за внешним лоском, за цивилизацией — и чуть не гибнет. Митя, приказчик Торцова, любит Любовь Гордеевну, дочь, его, но им не удается сочетаться до тех пор, пока на место их личной воли, основанной на истинном чувстве, не становится воля Торцова, основанная на самодурстве…». Критик считал, что «вся пьеса держится одною ролью Любима Торцова, и то (в Москве, по крайней мере) благодаря удивительной игре г. Садовского. Следы прежней творческой способности автора сохранились только в двух-трех истинно комических сценах и в чрезвычайно типическом языке всех действующих лиц — в языке, созданием которого автор может по справедливости гордиться и который он выработал до поразительного совершенства и естественности».

Статья А. В. Дружинина о творчестве Островского с восторженным отзывом о комедии появилась в цитадели «чистого искусства» — «Библиотеке для чтения». По словам критика, пьеса поразила его поэзией. Предупредив внимательных судей, что они найдут в пьесе «неоспоримые недостатки постройки, слишком крутую и прихотливую развязку, некоторую бедность комических положения», Дружинин писал: «Во множестве сцен и подробностей разлита поэзия, нами указанная, поэзия здоровая и сильная, от которой Русью пахнет, в самом лучшем смысле этого выражения. Она сказывается в отношениях Любима Торцова к бедному мальчику, его пригревшему, в раздирающем душу прощании молодых любовников под глазами плачущей матери, в отдаленном уголку дома, в милом в симпатическом лице бойкой вдовы Анны Ивановны, и, наконец, в капитальной сцене всего произведения, которая обнимает собою святочный вечер в доме Торцова…».

Подводя итоги дискуссии об Островском вообще и об этой пьесе в частности, Добролюбов в статье «Темное царство» счел нужным указать на то, что литературная деятельность Островского «не совсем чужда была тех колебаний, которые происходят вследствие разногласия внутреннего художнического чувства с отвлеченными, извне усвоенными понятиями». Этими колебаниями Добролюбов и объяснял совершенно противоположные заключения критиков о смысле одних и тех же фактов, выставлявшихся в комедиях Островского. «Конечно, обвинения его в том, что он проповедует отречение от свободной воли, идиотское смирение, покорность и т. д., — писал Добролюбов, — должны быть приписаны всего более недогадливости критиков: но все-таки, значит, и сам автор недостаточно оградил себя от подобных обвинений. И действительно в комедиях „Не в свои сани не садись“, „Бедность не порок“ и „Не так живи, как хочется“ — существенно дурные стороны нашего старинного быта обставлены в действии такими случайностями, которые как будто заставляют не считать их дурными. Будучи положены в основу названных пьес, эти случайности доказывают, что автор придавал им более значения, нежели они имеют в самом деле, и эта неверность взгляда повредила цельности и яркости самых произведений».