Байки - [53]

Как – то притёрся этот шарф, сессия пошла, не до шарфа. Только её сбросил, получаю вызов на междугородные переговоры, какая-то Ак – Су. В жизни не слышал, хотя

что – то такое померещилось. А это Дуйсенбай, армейский кореш, оказалось, на каникулах дома. Что – то он говорил такое, помнится, вот отсюда и померещилось. Обрадовался страшно. “Здорово, Дуся, - говорю, - как торчишь в Ак – Се своей?” - “Я, - говорит, - сколько тебе говорил…” А мне смешно, так рад его голосу, слов нет. Стою и ржу. И хорошо, что служба кончилась, только жаль, что друзья поразбежались по своим домам. “Прекрати ржать, - говорит, - времени мало. Отец приезжает в Ленинград на несколько дней. Пустишь переночевать?” – “Да ты совсем офигел, что ли?” - спрашиваю. Он cмеётся: “ Ладно, пиши, поезд номер…, вагон номер…"

Его отец приволок подарок от Дуйсенбая – толстенный мягкий верблюжий свитер с высоким воротником. Сбылась мечта идиота, как говорят. Это же такая штука, что никакой холод не прошибёт. Тот пуловер, что я носил, неплохой, даже красивый где - то, с козлами, то есть, оленями, он просто никакой рядом с этим. Ай да Дуся, ну просто нет слов.

Прекрасно, а только что теперь с этим шарфом делать, ё – моё? Пришёл я на лекции в этом свитере, а Светик так печально: мол, мой подарок уже ни к чему, да? И смотрит жалобно. Ну ёлки же с палками, она не понимает ничего, что ли? Это всё твой, значит, узкоплёночный сослуживец, казах дикий косорылый, сын степей – калмык. Мужику съездил бы по рылу, а так… Ну вот как в пах ногой. Только понял, что объяснять без пользы, не поймёт. Что друг, с которым три года стоял в одном строю, вместе тянул все эти “тяготы и лишения воинской службы”, как сказано в Уставе, докуривал один бычок, не может быть ни диким, ни косорылым и никаким другим. А может быть только другом. Я слишком недавно демобилизовался, чтобы забыть эти три года. Да и какой он дикий, даже если и не студент МГУ. Но понял, что не поймёт. И как что – то отрезало, шоры снялись. Конечно, красивая, но очарование рассеялось.

Вспомнил её мамочку, которой я не понравился, вернее, не совсем я, а моя одежда и моя работа строителя. И её слова, что, мол, должен понимать: я не пара её девочке. Это просто студенческое, полудетское. И взгляд говорящий, направленный на рубаху и брюки, на мозолистые ладони, неаккуратно обрезанные ногти. Да и сам не очень по душе. Прежде всего потому, что три года отслужил. Умные не тратят время на эту ерунду. Помнится, сказал как – то, что каждое утро машу гантелями. А зачем, говорит. Мужчина, говорит, не должен быть сильным, как животное, у мужчины самое главное голова. Колхозник может, человеку с высшим образованием почти неприлично. Да и прочее подобное, что раньше казалось ерундой, незначительным и глупым, сейчас нехорошо выпятилось. Они со своей мамочкой, значит, одинаковые. Почему – то вдруг стало жалко её отца, придушенного своими женой и дочерью, не имеющего слова.

По правде, до этого ни разу не появлялась мысль: а что дальше будет. А теперь появилась. Ведь на самом деле, не может это продолжаться долго. Вернее, почему это началось вообще? Сам я не сделал ни шага. Просто пошёл на поводу, не отказался. Привычка самому добиваться своего. То есть, это не моё? Так неприятно стало! Ещё, помню, удивился: такая чудесная девушка, так с ней хорошо, а так сейчас что – то не то. Дуйсенбай, которого мы в роте иногда в шутку называли Дусей, оказывается, мне ближе и понятней. Что понятней, это само – собой. Один взвод, три года койки рядом – это три года, а не один семестр, хотя часто кровать одна.

Как пришибленный стою, что сказать, не знаю. Мы – пересекающиеся прямые, сошлись и разошлись. И только. Хотя ничего такого не сказано.

Уже дома подумалось: слушай, а зачем я вообще ей понадобился? Ну вот кто я такой, чтобы её, всю из себя утончённую, фу ты - ну ты такую, привлечь. Мама меня упрекала: какой - то ты хамоватый стал от своей стройки. И как только с тобой девушки общаются, говорит. Так зачем я ей? Попробовать, что такое хам? Да ладно, думаю, оно видно будет, в любом случае не катастрофа.

Ну и пошло оно, вроде бы, как и прежде, а в памяти осталось. Заноза такая, что ли. Подруга её, заметил, посматривает на меня как – то странно. Как на редкую такую животину. Ладно, думаю, хам – строитель, понятное дело. Проехали.

Весна подошла, зачётные времена, запарка. Сидели мы у неё, разбирали физику, пора было домой. И на выходе из лифта зацепил меня локтем какой –то, с виду пижон. Не люблю таких. Не будь он пижоном, просто пошёл бы себе. А так гавкнул на него: не видишь, что ли, куда прёшь. Он такой плотный парень, покрупней меня, но рыхловатый. Он, видимо, и решил, что в праве толкать таких, не так одетых. И полез. Пнул его под колено, сверху кулаком, повернулся и пошёл себе.

Позвонила её подруга, мол, поговорить срочно надо. Встретились, она и говорит, что со Светочкой даже ходить рядом сейчас нельзя. Приехал её жених (!), вот уедет, тогда можно будет. Чего-чего, какой жених? Понимаешь, говорит, его родители работают за бугром, он живёт с ними, бывает здесь редко, а Светочка с тобой для здоровья, понимаешь. Он ведь там тоже не монашествует, у них договорённость такая. Вот она пару - тройку лет ещё поучится, а потом с ним уедет. Ей ведь всего восемьнадцать, замуж ещё рано. Понимаешь, говорит, ты же на стройке работаешь, Светочка тебя ещё до этого своей маме показала. А потом, ведь это ты его зверски избил, наверняка ты, так жестоко. Нормальные люди так не дерутся. Это всё от твоей стройки.