Батийна - [16]

Открытое лицо Сайры побледнело. Она дрожащими пальцами гладила иссиня-черные косички.

— Милая девочка, — шептала она жарко, — ты единственный светильник в юрте своего нищего отца. Не приноси же горя своему аилу, который и так невелик. Не заставляй нас оплакивать тебя. И не помышляй о смерти! Смерть — это обвалившаяся мрачная могила. Жизнь — это неугасимый светоч. Крепись, моя былиночка.

Девушка смотрела куда-то вдаль невидящим взором и прислушивалась к звукам, которых не было, ждала ответа неизвестно от кого.

— О джене, где мой желанный? Как мне его найти? Как я расстанусь с Абылом, которого ты сама нарекла моей судьбой? Кривой Абдырахман и мизинца Абыла не стоит. Прости меня за эти слова, но кривого мне противно даже сравнивать с Абылжаном…

Длинная тень от высокой скалы давно перекрыла солнцепек. С верховий подул прохладный шальной ветер. Он торопился вниз, как запоздавший всадник. По ложбине перезванивал хрустальный ручей, кидавший на берег янтарные брызги и пухлую пену. Он не замирает, не глохнет ни днем, ни ночью.

И сквозь этот перезвон будто слышится лепет родника: «Даже если весь шар земной запылает в огне и обрушатся Великие горы, я не прекращу все равно свой стремительный бег и не перестану петь».

Многочисленные отары, блаженно и мирно щипавшие траву по впадинам и выемкам, сплошной лавиной потекли к стойбищам.

Мукамбет вышел из юрты поискать жену и сестренку и увидел их в дальней ложбине. Они сидели на берегу ручейка, под густой кроной раскинувшейся таволги. Брат пожурил Сайру за то, что далеко увела невесту, и вдвоем они уговорили Батийну вернуться в юрту.

Будь ее отец в самом деле жаден до богатства и захоти он отдать Батийну насильно за нелюбимого человека, возможно, она не покорилась бы его воле и убежала бы с любимым Абылом, — его бедность не помешала бы. Тогда никто бы ее не корил. Батийну не мучила бы совесть, что она, неблагодарная дочь, презрела доверие отца. Она нашла бы себе оправдание, что не подчиняется алчному отцу, который из-за корысти вознамерился сбыть ее за нелюбимого человека. Но так поступить Батийна не имела права. Виноваты ли родители, что ее судьба сложилась печально?

Борода отца поредела, губы побледнели, а глаза матери не высыхают от слез. «Горемычная доченька, — шепчет Татыгуль, — в какой только ненастный день родилась ты у меня на свет?» Скорбь матери щиплет сердце, как дым выедает легкие. Старая едва волочит ноги, спотыкаясь на ровном месте.

Батийна сердцем почувствовала, как приуныли отец, мать, да и вся родня, и нашла в себе силы отбросить черную мысль уйти из этого мира. Покончи она с собой, она стала бы виновницей общего горя. Батийна твердо рассудила: «Ничего не поделаешь, лучше уж мне мучиться одной, чем ввергать наш род в тягостные страдания и невзгоды. Байская семья хочет видеть меня своей рабыней. Но этого я не допущу. Буду драться за свою свободу. И найду свой путь. Свою судьбу. Пусть моя жизнь будет коротка, но я проведу ее с желанным, с любимым человеком. Иначе мне жизнь не мила. Ищу, ищу и не знаю, как повернуть, чтобы не причинить боли родителям и не опозорить мой аил».

И когда Батийне стало невмочь от раздумии, она обратилась к матери.

— Мне хочется у отца спросить… Как ты дум, тит он мне?

— А что ты хотела спросить, доченька.

— На кого вина больше ложится, если девушка или женщина отказывается жить с человеком, за которого ее просватали?

Настрадавшееся сердце матери почуяло недоброе.

— Не обижай такими словами нашего отца, доченька. На твой вопрос смогу и я ответить. За девушку, пока она еще в тебетее, полностью отвечают ее родители. Мать с отцом обязаны беречь честь дочери, вдеть ей в ушки венчальные серьги и благополучно проводить к нареченному жениху. Если дочь тайком выйдет замуж за другого, то в ответе за такое непослушание не только мать и отец, но и весь аил, где жила будущая невестка. Родители ослушницы навлекут на себя гнев всевышнего аллаха, и в аиле от них отрекутся даже близкие, как от нарушителей святого обычая сватовства. Это вина непростительная. Если же родители доставят свою дочь к жениху честь по чести и с нее уже спадет тебетей и ей повяжут платок, но потом случится, что родители заберут свою дочь обратно, тут уж они несут меньшую ответственность.

Мать говорила в глубокой задумчивости, будто черпая туча нависла над горой. Вдруг, словно спохватившись, добавила:

— Зачем ты об этом спрашиваешь, доченька? И в том, и в другом случае вина ложится большая. Ведь ее назначает сам бий. А мысли и поступки бия непостижимы. Не дай бог его разгневать, он может по ветру пустить не одну семью, а целый аил, доченька.

Батийна, будто не замечая уныния в голосе матери, вдруг оживилась.

— Раз уж нет выхода, мама, отправляйте меня к жениху. Значит, на роду у всех девушек одно — замужество. Что я могу поделать? Отсылайте меня скорее…

За крупного валуха, которого Татыгуль держала на откорме («Авось пригодится к свадьбе»), она выменяла у торгаша сверкающие посеребренные серьги. Еще раньше, слезно умоляя умельца и рукодельного мастера Карыпбая, Татыгуль за немалую цену запаслась цветастым лошадиным нагрудником. Теперь Татыгуль мучил лишь чачпак — кисти из разноцветных ниток и монет, вплетаемых в девичьи две косы, да еще бой-тумар — амулет, который предохраняет женщин от злых духов. Стоит невесту проводить без чачпака, и молодайки в богатом аиле обязательно засмеют ее: «Смотрите, бедные саяки прислали нам невесту с простыми косами. Сразу видно, что не знают обычаев». Отправить ее без бой-тумара, опять скажут: «Смотрите, бедные саяки прислали нам невесту с открытой грудью». Оскорбительные слова потом ничем не смоешь. Глядишь, через десяток-другой лет Батийна станет многодетной матерью, а золовки все еще будут попрекать ее: «Эх, простоволосая, открытогрудая».