Бастион: Ответный удар - [16]

– Еще шофер, – севшим голосом добавила Алина Викторовна. – Олег Иванович никогда не садился за руль. Он просто не умел этого делать.

– Вдвойне приятно, – хмыкнул Губский.

– А сбежали, – предположил участковый. – Испугались.

Похоже, местный страж обожал анекдоты.

– И собака сбежала?

Врач хихикнул. Домработница перекрестилась. Участковый покраснел.

– Я понимаю, не звучит. Но это собака охранника. Думаю, в джипе ей нашлось бы место.

– О боже, – вздохнул Губский. – Впрочем, есть в этом своя сермяга, – вынул из папочки чистый лист и принялся заполнять рапорт. Светились три варианта: самоубийство (желаемо, но не дождешься), убийство своими и убийство пришлыми – то есть людьми, навестившими Кравцова со стороны. Сказать по совести, ни об одном из этих вариантов он думать не хотел. Морочить голову и рвать жилы никогда не поздно. Будет приказ наступать – будет и игра воображения. А пока самое разумное, что он мог себе позволить, – это изобразить пень с глазами.

Покосившись на землистое лицо покойника, начинающее приобретать оттенок хлорофилловой зелени, он справился у врача:

– Время смерти сможете определить? На глазок.

Туринцев с сомнением покачал головой.

– Не уверен. Часов девять – максимум. Минимум… часов пять.

Губский взглянул на циферблат. Пошевелил губами:

– То есть в любом случае смерть наступила в темное время суток?

Врач уверенно кивнул:

– Определенно.

– Отлично, – он протянул всей троице заполненный каракулями лист. – Распишитесь. Должен всех официально предупредить, что в случае дачи ложных показаний…

Передав бразды бригаде криминалистов, покатили обратно. Толстяк Козлякин откровенно засыпал. Лева толкнул его в бок:

– Ты мне вот что скажи, Топтыгин… Вот кабы ты надумал дать дуба, ты бы стал выключать свет?

Козлякин потешно пошевелил щеками.

– Я бы не надумал. Жизнь прекрасна и дается не всем, Лева. И прожить ее нужно даже у нас.

– Верно, Топтыгин. Но все-таки? Я не праздно интересуюсь, заметь. Пропажу второстепенных членов преступления мы можем объяснить по-разному, а можем вообще не объяснять, приняв за истину, что наш негоциант покончил с собой. В комнате единственный светильник – у входа. До кресла долгий крюк. Утром свет не горел, значит, кто-то его выключил. Но наша троица ни к чему не прикасалась. Кравцов? Сидел в темноте? Он что, кошка? Да и не вяжется. На столе пепельница, в пепельнице аккуратно разложены окурки и горки пепла. Словно сидел и задумчиво выкладывал лабиринт. В темноте так не выложишь, Топтыгин. Покурил, потом встал, выключил свет, вернулся и покончил с собой? А на хрена? Вот я и спрашиваю у тебя: надумай ты дать дуба…

– Ты хочешь сказать…

– Истинно, Федя. Считай, сообразил. Убийца походя выключил свет – машинально, не подумав. Кто-то не прочь надуть Фемиду, соображаешь? Вроде бы и убийство, а вроде бы и сам. Вроде бы и шофер с охраной повязаны, а вроде и не повязаны – может, их замочили за компанию и увезли с глаз долой, почему нет? Мы их ищем по подозрению, а они где-нибудь в отвале за обочинкой скучают?.. Бред, ты скажешь? Правильно, полнейший. Но с толку сбивает. Со светильником они фраернулись, а значит, уже легче. Версия самоубийства приказала долго жить…

– Скончалась, не приходя в сознание, – поддакнул Козлякин, зевая во весь рот. – Да не мучь ты задницу, Лева. Доложись Скворечнику, покажи рапорт, дождись результата из химички – а там уж и поплачем. Обмозгуем мы это дело, не трусь. Где наша не вывозила? Вот, помню, когда я учился в юридическом…

– Училище, что ли? – не удержался от укола Лева.

Козлякин зловеще крякнул. И замолчал.

В кабинете шефа, помимо Скворечника – начальника следственной части, – по-хозяйски восседал Саня 3аруцкий – вкрадчивый зам. Заруцкого не любили. Мальчишка, бывший практикант, на волне чисток взлетевший под самую крышу управления, быстро скурвился в лощеного чинушу с самомнением и, по достоверным слухам, исподволь подсиживал папу-Дроботуна. Контрмеры на сей счет исключались – чересчур уж одиозные знакомства водил «практикант» в райкоме Hационал-патриотического фронта.

Стараясь не кривиться, Лева доложился. Сунул близорукому шефу рапорт.

Заруцкий внезапно заспешил. Даже в лице стал какой-то непривычный.

– Ну, ладушки, Вячеслав Семенович, позже увидимся. Вы уж поработайте по моему запросу, договорились?.. Привет, Губский, – запанибрата отсалютовал он оперу, проходя мимо.

– Привет, Заруцкий, – сквозь зубы откликнулся Лева.

Дверь мягко закрылась. Такое ощущение, что «практикант» остался за порогом и прилип к замочной скважине.

Минут через десять Дроботун отправил по факсу запрос в отдел регистрации граждан мэрии. Аналогичный, по телефону, в жилищный департамент. Обещали помочь, если не забудут.

– Погуляй часика два, – проворчал Дроботун. – Есть чем заняться?

Лева встрепенулся:

– А как же, товарищ майор. Пока расковыряюсь, жизнь пройдет. Надо допросить одного человечка по делу Рыжего. Приличный такой человечек, но имел однажды порочащие связи. Впрочем, это не по нашей части, он уже остепенился. Я позвоню, товарищ майор? – Губский потянулся к телефону.

Дроботун снисходительно кивнул:

– Валяй.

Дело Рыжего являло собой безнадежный глухариный заповедник. Когда кончают криминальных авторитетов, слово «следствие» приобретает чертовски комическое звучание. Губский набрал номер. Перешел на вежливо-просительный тон.