Башня у моря - [78]

– Что же, – ответила я, откладывая курточку в сторону, – если я когда-либо найду мужчину, который хоть как-то сможет сравниться с тобой – в чем я сомневаюсь, – и если этот мужчина захочет жениться на такой тощей, деспотичной, во все вмешивающейся дурнушке, да к тому же еще иностранке, – в чем я сомневаюсь еще больше, – то я всерьез подумаю о втором браке, обещаю.

Он улыбнулся. Мы помолчали какое-то время, но позднее, перед тем как уснуть, он прошептал:

– Чтобы не притворяться, нужно мужество. Я тебе благодарен.

Я собралась было ответить, что всего лишь следую его примеру, но слова почему-то не хотели произноситься, и мы больше не говорили о будущем.

Подоспело Рождество. Мы тихо отпраздновали его, но в новом году приехали Катерин и Дьюнеден, чаще стал заглядывать Джордж из Леттертурка.

Вернулся лондонский доктор и остался для постоянного присмотра за Эдвардом, а к концу января я написала Маделин – пригласила и ее приехать.

У меня появилось много дел. Гости требовали времени, а экономка – тщательного инструктажа, чтобы в соответствующее время всегда имелись горячая еда и горячая вода. Такой порядок трудно было обеспечивать и в Вудхаммере, но вдвойне трудно в Кашельмаре, где половина слуг часто отсутствовала по причине поминовения умерших, а заводить часы для соблюдения пунктуальности все, разумеется, забывали. Я обнаружила, что занятия по дому занимают все бóльшую часть дня, поскольку число гостей постоянно увеличивалось. И хотя я знала, что детьми пренебрегать нельзя, времени у меня на них оставалось гораздо меньше, чем хотелось бы.

Как только появлялась свободная секунда, я приходила к Эдварду.

Он очень похудел, кожа висела на массивных костях. Есть он не мог. Спал урывками, лекарства давали ему лишь мимолетное облегчение от боли.

Помню, что все пребывали в расстроенных чувствах. Гости с неохотой посещали больного в его комнате, и я не могла их понять, потому что самой мне хотелось находиться там все время. Но я перестала водить к нему детей. Он был слишком болен, и не стоило мучить его ежедневными посещениями.

Я помню покрытые пылью шахматные фигурки, непрочитанную газету на прикроватном столике. А еще вид из окна, пятна света и тени в комнате, тусклые седые волосы Эдварда на смятой подушке.

Помню, как в конце молилась, чтобы Господь отвел ему еще какое-то время, а потом молилась, чтобы ради Эдварда Господь не мучил его больше и дал поскорее умереть.

Я помню, как шипела на Патрика, сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладонь:

– Не смей плакать! Не смей стоять и распускать сопли у его кровати как мальчишка!

Все спрашивали меня, следует ли им посетить больного, что им вообще сделать. Помню, что находила ответы, умела казаться бодрой, практичной, компетентной. В доме стояла тишина, голоса звучали приглушенно, словно во сне.

Помню, как спокойно сообщила Томасу и Дэвиду:

– Папа очень болен, он хочет попрощаться с вами перед смертью. Знаю, вам грустно прощаться, но он так страдает от боли, что на небесах ему будет гораздо лучше.

– А когда он вернется с небес? – спросил Дэвид, а Томас, который был старше и умудреннее, начал плакать.

Я позволила мальчикам лишь мельком посмотреть на него, потому что не желала их слишком сильно расстраивать, но ему так хотелось увидеть их в последний раз.

Перед концом он прошептал мне только: «Будь счастлива», затем Патрику: «Позаботься о Маргарет и твоих маленьких братьях».

А потом наступил конец, и я увидела багряный закат, темновато отсвечивавший от сверкающих вод озера.

2

Долгое время я вообще не могла спать. Думала о прошлом, вспоминала наши лучшие часы, а в какой-то момент перед рассветом в одну из этих бессонных ночей вдруг поняла (люди иногда внезапно признают какой-то факт без всяких на то логических причин), что более никогда не выйду замуж. Я часто размышляла об этом перед похоронами, и чем больше думала, тем крепче убеждалась, что совершенно не гожусь для брака. Многие мужчины не приемлют женщин с такой сильной волей, к тому же у меня есть эта досадная привычка во все совать нос. Туманно размышляла, хватит ли у меня когда-нибудь духу завести любовника. Я не желала ни полного воздержания, ни брака с человеком меньшего масштаба, чем Эдвард, и думала, что сам бы он одобрил, если бы я завела с кем-нибудь тайный роман. Он всегда придерживался прагматической точки зрения в таких делах.

Я была абсолютно спокойна. Организовала похороны от начала и до конца. Ох, какое нелегкое это было дело, но времени у меня хватало, потому что я оставила все попытки уснуть. У меня просто отсутствовало всякое желание спать, и, как это ни удивительно, я ни чуточки от этого не страдала.

Знала, что на похороны приедет много гостей, хотя в феврале погода промозглая, а Кашельмара так далеко, но я представляла себе скорбящими именно этих людей из всего огромного круга друзей и приятелей Эдварда. И уж точно я не думала, что соберутся арендаторы, чтобы выразить ему уважение, ведь он был протестантом-землевладельцем, представителем одного из самых ненавистных классов в Ирландии. Да и разве он сам долгие годы не считал себя виноватым за то, что во времена голода повернулся спиной к своему ирландскому имению?