Башня. Истории с затонувшей земли - [37]
И вот в одно ноябрьское утро Кристиан и Жиряк стоят перед казармой; постовые на КПП смотрят им вслед отчасти с завистью, а отчасти — вновь обратившись мыслями к своим делам; знамена вдоль казарменной улицы плещутся на безрадостном ветру, пока все те же: красное, и черно-красно-золотое с молотком и циркулем в венке из колосьев, и голубое — Союза свободной немецкой молодежи; прибыли новые призывники, неуверенные и с поникшими головами; потому что они здесь, потому что сейчас, потому что при том, что происходит вокруг, не имеют больше свободы и вынуждены носить ненавистную форму Национальной народной армии; Жиряк — в потертой кожаной куртке, вокруг шеи повязан собственноручно изготовленный из простыни резервистский платок с запретным черно-красно-золотым орлом, как полагается, при собачьей метке, нашивке, резервистской плакетке, с зеленым танком и нанесенными шариковой ручкой подписями товарищей между вывязанными на плечах римскими цифрами, обозначающими годы службы, — поворачивается к Кристиану, который носит такое же одеяние (как он мечтал об этом дне, год за годом, с тех пор как появился хит Нены{150} «99 воздупшых шариков», традиционно воспаряющий в небо над каждым полком, когда до дембеля остается ровно столько дней!), но кажется себе в нем смехотворным, даже анахроничным (можно подумать, будто кто-то еще ими интересуется, будто кто-то в самом деле их ждет: этих молодых мужчин, которые сегодня вернутся с воинской службы, размахивая, словно трофеями, подаренными им коричневыми спортивными костюмами, — они начнут буянить и напиваться по вокзалам и пивным, но будут становиться все тише по мере своего рассредоточения, по мере приближения к тем различным местам, где они живут, где у людей совсем другие заботы, и перед их историями, отныне обреченными на замалчивание в ядре из взрывоопасной немоты, просто задвинут засов, сказав; «Ну, вот ты и пришел»); Жиряк, значит, поворачивается к нему и большим пальцем показывает на своих приятелей, которые только что выскочили на мотоциклах из-за угла и резко добавили газу или нажали рычаг сцепления, так что их машины подпрыгнули; Жиряк говорит:
— Ну, бывай.
— Бывай, — говорит Кристиан.
— Ищущий: Чистота,
писал Мено,
исписанная и белая, с напечатанными на ней фотографиями, с помощью тонких и грубых насечек превращаемая в газету, подкрепляющая, успокаивающая, утверждающая, прочитываемая между строк, ликующая, осмотрительная, затененная, непроницаемая, должностная, опровергающая Бумага; бумага для ИСТИНЫ, печатного зеркала, для НОЙЕС ДОЙЧЛАНД, ЮНГЕ ВЕЛЬТ, ПРАВДЫ, газет, обрывки которых смывают в воду; в водоворотах крутятся: сигареты, комки промасленной и бутербродной бумаги; билеты на матчи — ЦСКА Москва Спарта Прага Динамо Дрезден Локомотив Лейпциг ГФК Хеми, — билеты на мотоциклетные гонки-спидвей, билеты в плавательные бассейны, квитанции смешиваются с изоляционной бумагой; объявления, указы, книги, блокноты попадают на пропеллеры турбины, в которой они перемалываются и превращаются в вату; клочья бумаги свисают, словно мох, с лопастей пропеллеров; бумажные сосульки, бумажная слизь, волокнистая слякоть наматываются на бобины, образуя гигантские нити, и нити эти нарезаются ножами-''лирами», находящимися, словно инструмент косарей, в постоянном движении: специальные автоматы-«косари» иссекают бумажный рулет, как металлический повар — скользящую мимо него лапшовую ленту; газетные обрывки, смытые в воду, а там на берегу — черпаки многоковшовых цепных экскаваторов, протекающие фланцевые трубы над каким-нибудь огородом, который в результате удобряется мелко порубленной бумагой; и еще — капель в архивах, погружающихся под воздействием бумажного груза в состояние безропотной затхлости: само давление прессует скоросшиватели, осуществляет «отжим» формуляров, заставляет документы отсыревать, организовывать влажные бракосочетания между печатной типографской краской и древесной массой и кислотами; лопасти винта нависают надо всем этим; капли здесь образуются так же естественно, как бисеринки пота, выступающие на лбу у двух мужчин, которые меряются силой рук; капли эти разбухают, влажные слои сводчато выгибаются один над другим, пока не достигнут незримой отметки, и тогда внезапно вниз начинает литься тонкая струйка, две капли сталкиваются с таким звуком, какой производит экспандер, когда человеческие руки оказываются для него слишком слабыми, из одной струйки получаются две, и вот уже гнойно-белые ручейки ищут для себя путь к трубным отверстиям, которые указывают на наличие входа в трубу, а вход, в свою очередь, указывает на наличие выхода, так все и передается «из уст в уста», а в конечном счете на выходе самой последней сточной трубы сочится сок печатного слова: жидкость не менее драгоценная, чем кровь и сперма, — продукт секреции архивных бумаг —
…но потом вдруг…
часы пробили, пробили 9 ноября, «Германия единое отечество»{153}, пробили у Бранденбургских ворот:
В сегодняшней Мексике женщин похищают на улице или уводят из дома под дулом пистолета. Они пропадают, возвращаясь с работы, учебы или вечеринки, по пути в магазин или в аптеку. Домой никто из них уже никогда не вернется. Все они молоды, привлекательны и бедны. «Молитвы об украденных» – это история горной мексиканской деревни, где девушки и женщины переодеваются в мальчиков и мужчин и прячутся в подземных убежищах, чтобы не стать добычей наркокартелей.
«…Мужчина — испокон века кормилец, добытчик. На нём многопудовая тяжесть: семья, детишки пищат, есть просят. Жена пилит: „Где деньги, Дим? Шубу хочу!“. Мужчину безденежье приземляет, выхолащивает, озлобляет на весь белый свет. Опошляет, унижает, мельчит, обрезает крылья, лишает полёта. Напротив, женщину бедность и даже нищета окутывают флёром трогательности, загадки. Придают сексуальность, пикантность и шарм. Вообрази: старомодные ветхие одежды, окутывающая плечи какая-нибудь штопаная винтажная шаль. Круги под глазами, впалые щёки.
Пути девятнадцатилетних студентов Джима и Евы впервые пересекаются в 1958 году. Он идет на занятия, она едет мимо на велосипеде. Если бы не гвоздь, случайно оказавшийся на дороге и проколовший ей колесо… Лора Барнетт предлагает читателю три версии того, что может произойти с Евой и Джимом. Вместе с героями мы совершим три разных путешествия длиной в жизнь, перенесемся из Кембриджа пятидесятых в современный Лондон, побываем в Нью-Йорке и Корнуолле, поживем в Париже, Риме и Лос-Анджелесе. На наших глазах Ева и Джим будут взрослеть, сражаться с кризисом среднего возраста, женить и выдавать замуж детей, стареть, радоваться успехам и горевать о неудачах.
«Сука» в названии означает в первую очередь самку собаки – существо, которое выросло в будке и отлично умеет хранить верность и рвать врага зубами. Но сука – и девушка Дана, солдат армии Страны, которая участвует в отвратительной гражданской войне, и сама эта война, и эта страна… Книга Марии Лабыч – не только о ненависти, но и о том, как важно оставаться человеком. Содержит нецензурную брань!
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
Книга Павла Парфина «Мексиканская любовь в одном тихом дурдоме» — провинциальный постмодернизм со вкусом паприки и черного перца. Середина 2000-х. Витек Андрейченко, сороколетний мужчина, и шестнадцатилетняя Лиля — его новоявленная Лолита попадают в самые невероятные ситуации, путешествуя по родному городу. Девушка ласково называет Андрейченко Гюго. «Лиля свободно переводила с английского Набокова и говорила: „Ностальгия по работящему мужчине у меня от мамы“. Она хотела выглядеть самостоятельной и искала встречи с Андрейченко в местах людных и не очень, но, главное — имеющих хоть какое-то отношение к искусству». Повсюду Гюго и Лилю преследует молодой человек по прозвищу Колумб: он хочет отбить девушку у Андрейченко.