Башня. Истории с затонувшей земли - [2]

Разрозненные истории в романе Телькампа объединяются образом Дрездена — до осязаемости реального и в то же время мифического. Большинство событий происходит как будто бы в том располагающемся на возвышенности районе бывших вилл, который называется Вайсхирш (Белый Олень). Однако автор не только переименовывает некоторые улицы и дома, но и перемещает их в пространстве: он придумывает мост, ведущий из Башни (района Башенной улицы, где живут его главные герои) в Восточный Рим — не существующий под таким названием закрытый район, с домами, заселенными представителями партийной номенклатуры и «красной аристократии» (то есть старых коммунистов, ученых и писателей, проведших часть жизни в Советском Союзе). Если присмотреться к нарисованной от руки карте города, помещенной на первой и второй страницах обложки, то там обнаружатся не существующие в реальности объекты: не только выдуманные Телькампом Улиточная скала (дом партийного руководителя Барсано), Угольный остров (где работают цензоры и располагается тюрьма) и Асканийский остров (где происходит заседание военного суда), но также Самарканд (район химических заводов) и Карбидный остров, которые, согласно тексту самого романа, должны быть где-то далеко на востоке, вблизи польской границы, и на юго-западе, в районе Леуны-Шкопау-Биттерфельда. Странно также то, что здание Оперы Земпера нарисовано посреди реки, а отдельные части города на карте обозначены как Легкие, Сердце, Печень, Опорно-двигательная система…

Дело в том, что речь идет не просто о Дрездене 80-х годов, а о том, каким Дрезден виделся его жителям: каким он был в их разговорах и кошмарных снах, в воспоминаниях о прошлом, недавнем и очень отдаленном, — речь вообще идет об истории и повседневности, преломляемых в сознании людей. Об Опере Земпера в том числе, долгое время (и во времени этого романа — тоже) существовавшей в двух ипостасях: как руины и как оставшееся в памяти дрезденцев прекрасное здание.

Отсюда — особая метафоричность, сгущенность, «барочность» языка, призванного сплавить воедино реальность, сны, страхи, догадки, различные оттенки смыслов. Ведь в социалистическом Дрездене жили люди, которые были еще прочно связаны — и своим образом жизни, и своими интересами — с предшествовавшей социализму культурой, культурой немецкого «просвещенного бюргерства». Разные пласты культуры для них в самом деле сосуществовали.

Телькамп в одном из интервью определил особенности этого социального слоя так:

«Просвещенность была для них сокровищем и ценностью. Да, они жили в особняках, но особняки эти пришли в упадок, обветшали. Серьезной собственностью, по сути, никто не обладал, если не считать книг, пластинок, а главное — знания как такового и одержимости желанием это знание сохранить… Такой феномен существовал в Йене, в Берлине — в районе Пренцлауэр Берг, где тон задавала художественная богема. 'Башни' имелись повсюду. Между прочим, и за пределами ГДР — в Чехословакии (в Праге) и в Москве (в районе Арбата). Чем пристальнее присматриваешься, тем больше такого обнаруживаешь».

[Интервью с Сюзанной Фюрер после присуждения Уве Телькампу Немецкой книжной премии, 2008]

«Я описываю ГДР, — рассказывает Телькамп в еще одном интервью. — Маленький, типично буржуазный квартал в Дрездене — это как владения Спящей красавицы, спрятанные за кустами роз, выросшими на протяжении столетий. Орнаментальность повествования, влюбленность в детали, даже одержимость ими — это мои розы, прорастающие сквозь текст… Дрезден привык считать себя прекраснейшим городом мира, Флоренцией на Эльбе. Ни один дрезденец из описываемого мною слоя не хотел ничего слышать о плохих санитарных условиях. Или о нацистах в городе. Это подпортило бы лак на прекрасной картине в стиле Каналетто. Разумеется, я этот город люблю. И люблю своих персонажей. Но я не закрываю глаза на то, что его можно видеть и по-другому».

[Интервью для газеты «Тагесшпигель», 13.10.2008]

Утопия «башенников» — вера в прежние идеалы и уверенность в том, что они проживут в своем замкнутом кругу, — никак не может их защитить от приверженцев других, более «успешных» в данном государстве утопий. От коммунистов старой закалки, таких, как партийный деятель Барсано, успешный драматург Эшшлорак, старуха-цензорша Карлфрида Зиннер-Прист, как экономисты отец и сын Лондонеры. Один из них, Шаде, даже договорился до такой фразы: «…мы, коммунисты первого поколения, однажды уже заняли правильную позицию, вопреки народу! Мы знаем правду, мы обладаем правдой, зарубите это себе на носу, и мы будем ее защищать — если понадобится, опять-таки вопреки народу!»

Еще хуже циничные и равнодушные холуи господствующей системы — вроде супругов, уже в летах, Педро и Бабетт Хоних и братьев Каминских (тех и других «подселяют» к Мено), всякого рода чиновников и цензоров, некоторых учителей в школе… Они все тоже своего рода «утописты», ибо верят, что неустранимые недостатки гэдээровской экономики можно будет до бесконечности затушевывать.

Однако в какой-то момент происходит перелом в настроении «башенников», обывателей Дрездена, — перелом, имеющий непосредственное отношение к так называемым понедельничным демонстрациям в Дрездене, Лейпциге, Берлине, к падению Берлинской стены… И тогда самыми важными оказываются ценности, сохранявшиеся в каждой отдельной семье, те самые ценности «просвещенного бюргерства».