Башня. Истории с затонувшей земли - [10]
— Как романтично, — одновременно вздохнули Мисс Мими и сидевшая рядом с ней Мелани Мордевайн; Мисс Мими так коварно и точно попала в тон подруги, что общий смех, на мгновение замерев, приобрел потом оттенок удивления.
Никлас надел белые перчатки, вытряхнул пластинку, упругую, с лейблом «EMI»{34}, — подаренную ему одним пациентом, музыкантом Дрезденской капеллы, — из конверта и бумажного вкладыша, подбитого фольгой, зажал диск между средним и большим пальцами (указательный упирался в красную этикетку, на которой собака слушала голос хозяина, доносящийся из раструба граммофона), начал поглаживать черную поверхность экстра-мягкими углеродными волокнами, которые, будто коллекция соблазнительных женских ресниц, торчали из алюминиевой японской щетки (тоже подарок пациента-музыканта) и удаляли пыль бережнее, но при этом основательнее, чем желтая тряпочка, которую фирма «VEB Deutsche Schallplatten» прилагала к некоторым альбомам марки «Eterna»{35}; итак, он нежно и задумчиво прочищал тонкое плетение звуковой дорожки, пока актер Эрик Орре, который в тот вечер был свободен и успел побеседовать с Рихардом о язве двенадцатиперстной кишки, не сказал:
— Ну хватит, Никлас, я думаю, ты уже завоевал их доверие.
Супруги Шведе (она — опереточная певица, беспомощно, но очаровательно взирающая на мир сквозь толстые, словно донышко бутылки, стекла очков; он, по мнению Рихарда, — красавчик, вылитый Кларк Гейбл{36}, с усиками, в вязаном кардигане, работает в Комитете по внешнеэкономическим связям на Линдвурмринг; тамошние сотрудницы, как Рихард узнал от Никласа, называют его просто по имени: Нино) стояли у окна, оба — с пивными бокалами в руках, Нино сказал:
— Если и дальше будет так мести, нам, Билли, придется опять включить паровое отопление.
Весь город, казалось, пришел в движение: толкотня, давка, в темноте быстро обнаружились странные проявления свойственной человеку склонности к насилию, пока что отчасти сдерживаемой светом уличных фонарей, может — и цивилизующей силой чужих взглядов (эта склонность, как чувствовал Мено, нераскаянно возрастала, ибо нельзя было увидеть глаз человека, которого ты обругал, задел плечом, толкнул, ударил); но образовывавшиеся скопления уже через пару минут снова рассеивались; людские потоки, казалось, подчинялись мельчайшим изменениям атмосферных условий, возможно также — вполголоса передаваемым слухам, скорректированному магнетизму (толчков, надежды), но при всем том не имели цели движения, как не имеют ее пчелы, у которых отняли улей. Крики и стоны, возгласы на темных улицах, дребезжание стекла: «Неужто уже грабят?» — подумал Мено, стараясь сохранить самообладание; он придерживал руками карманы и шел через Старый рынок к Почтовой площади, где надеялся найти еще функционирующую трамвайную линию. В пансионе «Цвингер», который дрезденцы презрительно обозвали жральней, кое-где горел свет, так же как в Доме книги и в похожем на крепость здании Главного почтамта, построенном шведской фирмой.
Мено вдруг очутился в быстро уплотняющейся толпе: люди — казалось, инстинктивно, словно ночные мотыльки, — двигались в направлении огней, хотя им, гелиотропным существам, наверное, было бы лучше во мраке. Начался сильный снегопад. Драматический театр оставался темным, реклама на высотном доме — «Социализм победит» — погасла.
Трамваи больше не ходили: они, будто морские млекопитающие, застыли в снеговом шаре.
«Пользуйтесь нерельсовым транспортом!» — снова и снова кричал один из кондукторов напиравшей толпе; смирившись с судьбой, он плотно закутался в одеяло. Автобус 11-го маршрута подошел к остановке возле Дома прессы на аллее Хулиана Гримау, он был переполнен; Мено узнал среди пассажиров господина Кнабе, супругов Краузевиц, господина Мальтакуса в вечернем костюме с бабочкой, даже госпожу фон Штерн, которая бодро помахивала льготным проездным билетом, пока скульптор Дитч подсаживал ее в автобус и провожал к уступленному ей сидячему месту. «Опера Земпера, Драматический театр — все засыпано снегом», — возмущенно выкрикнула она, обращаясь к Мено. Автобус довез их только до Вальдшлёсхенштрассе.
— А дальше? Нам что же, пешком идти?
— Как хотите, — ответил водитель, пожав плечами. — Мне дали такие указания.
На мосту Мордгрунд, после нескольких километров пешего марша, маленькая группа еще не разбредшихся пассажиров остановилась передохнуть. Выросшая перед ними гора была не очень крутой, но, как они смогли рассмотреть в своеобразной светлоте, порождаемой падающим снегом, ее покрывал молочного цвета ледяной панцирь. На половине высоты застрял трамвай с погасшими окнами, вмерзший колесами в лед; с проводов и с самой горы, на ее обрывистой стороне, свисали длинные, причудливой формы сосульки.
— Должно быть, прорвало главную водопроводную трубу, — уважительно сказал Мальтакус. — Вопрос в том, как нам теперь отсюда выбираться. Если нас не втащат наверх на канатах…
— Нужна страховочная веревка, как у альпинистов, — вмешалась госпожа фон Штерн. — Мы пользовались такими во время войны, тогда тоже зимой все замерзало.
— … получится веселенькое катание с горки, и завтра нас всех будут ледорубами высекать из замерзшего ручья.
В сегодняшней Мексике женщин похищают на улице или уводят из дома под дулом пистолета. Они пропадают, возвращаясь с работы, учебы или вечеринки, по пути в магазин или в аптеку. Домой никто из них уже никогда не вернется. Все они молоды, привлекательны и бедны. «Молитвы об украденных» – это история горной мексиканской деревни, где девушки и женщины переодеваются в мальчиков и мужчин и прячутся в подземных убежищах, чтобы не стать добычей наркокартелей.
«…Мужчина — испокон века кормилец, добытчик. На нём многопудовая тяжесть: семья, детишки пищат, есть просят. Жена пилит: „Где деньги, Дим? Шубу хочу!“. Мужчину безденежье приземляет, выхолащивает, озлобляет на весь белый свет. Опошляет, унижает, мельчит, обрезает крылья, лишает полёта. Напротив, женщину бедность и даже нищета окутывают флёром трогательности, загадки. Придают сексуальность, пикантность и шарм. Вообрази: старомодные ветхие одежды, окутывающая плечи какая-нибудь штопаная винтажная шаль. Круги под глазами, впалые щёки.
Пути девятнадцатилетних студентов Джима и Евы впервые пересекаются в 1958 году. Он идет на занятия, она едет мимо на велосипеде. Если бы не гвоздь, случайно оказавшийся на дороге и проколовший ей колесо… Лора Барнетт предлагает читателю три версии того, что может произойти с Евой и Джимом. Вместе с героями мы совершим три разных путешествия длиной в жизнь, перенесемся из Кембриджа пятидесятых в современный Лондон, побываем в Нью-Йорке и Корнуолле, поживем в Париже, Риме и Лос-Анджелесе. На наших глазах Ева и Джим будут взрослеть, сражаться с кризисом среднего возраста, женить и выдавать замуж детей, стареть, радоваться успехам и горевать о неудачах.
«Сука» в названии означает в первую очередь самку собаки – существо, которое выросло в будке и отлично умеет хранить верность и рвать врага зубами. Но сука – и девушка Дана, солдат армии Страны, которая участвует в отвратительной гражданской войне, и сама эта война, и эта страна… Книга Марии Лабыч – не только о ненависти, но и о том, как важно оставаться человеком. Содержит нецензурную брань!
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
Книга Павла Парфина «Мексиканская любовь в одном тихом дурдоме» — провинциальный постмодернизм со вкусом паприки и черного перца. Середина 2000-х. Витек Андрейченко, сороколетний мужчина, и шестнадцатилетняя Лиля — его новоявленная Лолита попадают в самые невероятные ситуации, путешествуя по родному городу. Девушка ласково называет Андрейченко Гюго. «Лиля свободно переводила с английского Набокова и говорила: „Ностальгия по работящему мужчине у меня от мамы“. Она хотела выглядеть самостоятельной и искала встречи с Андрейченко в местах людных и не очень, но, главное — имеющих хоть какое-то отношение к искусству». Повсюду Гюго и Лилю преследует молодой человек по прозвищу Колумб: он хочет отбить девушку у Андрейченко.