Баржа смерти - [7]

До Константина Ивановича доносится мерный голос Исаака:

– Почему съезд РСДРП собрался в Минске? Потому что там находился ЦК Всеобщего Еврейского рабочего союза. А все организационные хлопоты взяли на себя члены Бунда: Евгений Гурвич и Павел Берман. Председателем съезда был назначен Борис Эйдельман, а секретарями – Вигдорчик и Тучапский».

Константин Иванович не знаком был со словом «Бунд». Из евреев-то в Гаврилов-Яме был всего один на всю округу – сапожник, Соломон. Знатный сапожник, и брал недорого. Как что с обувкой – к «жиду побёгли». Ну, не к Ваське же, к этому пьянице идти. К этому шаромыжнику. Бывало, возьмёшь у него из ремонта сапоги, не успел дойти до дому – подмётки отскочили. Бежишь к нему: «Верни деньги» А он уже пьян в стельку. Все деньги пропил.

Отвлекает Исаак Константина Ивановича от будничных дум. Не все рассказы Исаака ему интересны. Но слушать надо, хотя бы из вежливости. А Исаак уже гудит почти на ухо:

– Главной целью съезда было создание партии. По этому вопросу споров не было. Партию создали. Зато споры возникли из-за ее названия. Слово «рабочая» первоначально не нашло поддержки у делегатов. Откуда рабочие-то? Единственным рабочим был часовщик Кац. Ну, каким ещё рабочим может быть еврей – только часовщиком.

Константин Иванович хотел добавить: «И сапожником. Мол, у нас в Гаврилов-Яме есть Соломон – сапожник».

Но не посмел. Заметил, как презрительная усмешка промелькнула на лице Перельмана.

Через секунду опять звучит комиссарский уверенный голос:

– Поэтому и решили не называть партию «рабочей». Уже после съезда все же включили в название созданной партии «рабочее» слово. Были и другие варианты. «Русская социал-демократическая партия», «Русская рабочая партия», «Русский рабочий союз». Назвать новую партию «Русской» – надо быть большим оригиналом. Или демагогом. Среди делегатов съезда русский был только Ванновский, а остальные были евреями.

– Как-то странно всё это слышать сейчас, –  вставил слово Константин Иванович.

– Конечно, странно. Ведь и язык-то нам дан, чтобы скрывать свои мысли, –  оборвал его Перельман.

«Насчёт языка где-то уже слышал. Кто-то из французов. То ли Фуше, то ли Талейран», –  вспыхнула незадачливая мысль. Но Константин Иванович легко притушил её. Почему бы и нынешним комиссарам не поучиться фигуре речи у наполеоновских проходимцев. Одного поля ягоды.

И опять голос Перельмана:

– Я – интернационалист. А вы, интеллигенция, не должны быть на обочине истории…

– Какая интеллигенция. Мы из мещан, –  усмехнулся Григорьев.

– И я не из дворян, –  Исаак серьёзен.

«И кто бы мог подумать», –  мелькнула ядовитая мыслишка. Но на лице Константина Ивановича остаётся почтительная мина. Он внимательно слушает. Исаак продолжает рассказывать:

– Борис Львович Эйдельман, который председательствовал на съезде, был врачом по профессии. Как и мой отец, кстати. А я в то время учился в зубоврачебной школе Льва Наумовича Шапиро в том же Минске. Таки Эйдельман, как врач врача, –  Исаак посмотрел строго на Константина Ивановича, –  прошу заметить, не как еврей еврея, а как врач врача попросил Шапиро привлечь к делу его школяров. Выбор пал на меня и ещё двоих парней. Кстати, оба парня были русские. Мы должны были предупредить о появлении жандармов. А мне Борис Львович поручил, поскольку я был постарше остальных школяров, следить, чтоб особо любопытные прохожие не задерживались около дома, где собирались делегаты. Спросил: «Ты сможешь узнать шпика?» Я сказал нахально: «Конечно». Через час я уже заметил шпика, осторожно вызвал Бориса Львовича. Показал, что за деревом какой-то мужик прячется. Борис Львович похвалил меня за бдительность. И шепнул: этот – наш.

– Ну, прямо греческая трагедия, –  воскликнул Константин Иванович. Поглядел в окно. За окном стояла глухая ночь. Подумал: «Катенька беспокоится».

– Это ещё не Эсхил. Эсхил будет позже, –  произносит задумчиво Перельман, –  кстати, я послал Ваньку к Вам домой предупредить, что сегодня задержимся допоздна.

Ванька был мальчиком на побегушках при фабричной конторе.

– С чего это допоздна? – удивился Константин Иванович.

После продолжительного молчания Исаак сказал: «Я просмотрел сегодня все ваши бухгалтерские отчёты. Не нашёл ничего порочащего Вас. Приезжали ко мне недавно из Ярославля. Сказали, что неладное творится в Ярославской губернии с промышленными предприятиями. В том числе и у нас, в Гаврилов-Яме на Локаловской мануфактуре. Насколько это серьёзно, сказать трудно. Ярославские товарищи предложили изолировать возможных виновников. Фабричный комитет постановил на время ограничить обязанности директора фабрики Лямина Ивана Григорьевича. Пока эти обязанности исполняю я, совместно с фабричным комитетом. А Вы – мой помощник. Вам я доверяю.

– Понимаете, фабрика останавливается, –  вдруг закричал Перельман, –  не мне Вам объяснять, что при производстве льняного полотна используются паровые машины. А дрова на исходе. И куда смотрел всё это время наш разлюбезный директор Лямин? Ну, арестовали заготовителей – Суконцева и второго как его…

– Петр Ильич Старцев, –  несмело подсказывает Григорьев.