Барон Унгерн - [146]

Все доверенные лица Унгерна, включая начальников «тылового» штаба Ивановского и Войцеховича, на автомобилях бежали на восток, оставив штабную канцелярию со всеми документами, но захватив личное имущество и дивизионную казну. Старший врач Клингенберг, в обмен на деньги и драгоценности обещавший ургинским евреям спасение, а потом наводивший на них убийц, увез все награбленное, но бросил на произвол судьбы госпиталь с более чем сотней раненых. Для них не нашлось ни лошадей, ни подвод. Раненые «метались, просили, чтобы их вывезли из города, молили, грозили — все напрасно». Героем этих дней стал все тот же Циркулинский. Он провел эвакуацию госпиталя и, как капитан тонущего корабля, последним покинул столицу вечером 6 июля, когда на окраинах уже появились красные разъезды.

7 июля в Ургу вступили Нейман и Сухэ-Батор. Перед этим начальник дворцовой стражи Богдо-гэгэна, почтительно сообщая о готовности Живого Будды признать Народное правительство, встретил их в десяти верстах от города, как в былые времена встречали пекинских наместников. В тот же день Сухэ-Батор под красным знаменем, сопровождаемый непрерывно трубящим трубачом, со своими цириками триумфально проехал по главной торговой улице Урги, а затем с группой соратников отправился во дворец Богдо-гэгэна. Красноармейцы входили в город не строем, а скромными цепочками тянулись вдоль домов и лавок. Нейман прекрасно понимал, что главная роль в этом спектакле отведена не ему и не его бойцам.

Прежде всего монгольские революционеры сделали то же самое, что четыре месяца назад предпринял Унгерн: спустя три дня после занятия Урги состоялась очередная, третья по счету, коронация Богдо-гэгэна. В отличие от двух предыдущих церемония носила камерный характер и не выходила за пределы дворцового комплекса Ногон-Сумэ, хотя точно так же символизировала избавление хутухты от чужеземцев (теперь не гаминов, а «белых бандитов») и возрождение независимой Монголии. Правда, на этот раз Многими Возведенный был утвержден на престоле в качестве уже не абсолютного, но ограниченного монарха.

Для Унгерна это было крушение мечты о средневековой буддийской теократии со стотысячной современной армией. Его любимое детище, Монгольское государство, ценой невероятных усилий созданное им в походах и сражениях, залог восстановления империи Цинов, ядро будущей Центральноазиатской федерации кочевых народов, плацдарм для борьбы с большевизмом и западным либерализмом, перестало существовать.

2

После боев под Троицкосавском проходит больше месяца. Унгерна никто не ищет, никто не гоняется за ним по горам и лесам Северной Монголии. Он предоставлен самому себе. Лишь изредка в окрестностях его лагеря на Селенге, в хошуне Ахай-Гун, появляются ватаги конных партизан и скрываются после скоротечных перестрелок. Они ведут себя, как собаки, которые нашли логовище медведя и облаивают его, но напрасно: охотника поблизости нет.

И Нейман в Урге, и Матиясевич в Иркутске, и Василий Блюхер в Верхнеудинске, недавно сменивший Эйхе на посту главкома ДВР, уверены, что опасаться нечего, смертельно раненный зверь не сумеет зализать свои раны. Между тем Азиатская дивизия все еще представляет собой грозную силу. Хотя она уменьшилась почти на треть, ее боеспособность не слишком пострадала. В ней около двух с половиной тысяч бойцов с артиллерией и пулеметами (Торновский, после ранения ставший интендантом, выписывал мясные порции на 2700 едоков). Казначей Рерих выдал всем жалованье; из Ван-Хурэ прибыли обозы с боеприпасами и снаряжением. Патронов теперь достаточно — свыше двухсот штук на винтовку. Часть монголов разбежалась, других Унгерн сам отпустил, остальных влил в монгольский дивизион из бригады Резухи-на. Его командиром назначен князь Сундуй-гун, он же Бишерельту-гун. Унгерн полностью ему доверял, не подозревая, что через месяц тот сделает его своим пленником.

Как всегда, лагерь содержался в образцовом порядке, дисциплина поддерживалась железная. По сигналу учебной тревоги всадники в полной амуниции должны были вплавь переправляться через Селенгу. Тем, кто при этом не замочит седельную подушку, выдавалась награда. После каждого такого учения монголы недосчитывались нескольких человек — пугаясь глубины, они хватались за головы лошадей, топили их и тонули сами. Тем не менее все это продолжалось до тех пор, пока, по словам Рябухина, разлившаяся от паводка Селенга «не положила конец диким развлечениям сумасшедшего маньяка».

Когда появились пушки, Гижицкий вместе с приданным ему в помощь артиллерийским капитаном Оганезовым продолжил опыты по созданию химического оружия. Шрапнельный снаряд разряжался, внутрь зарядного стакана вкладывали цианистый калий и трубку с серной кислотой. Если такой снаряд перевернуть незадолго до выстрела, кислота растворяла тонкую перегородку из цинка и в результате реакции с цианистым калием давала синильную кислоту. При разрыве она рассеивалась над противником, действуя как отравляющее вещество. Во время Первой мировой войны немцы по такой технологии заряжали ручные гранаты, но для снарядов она оказалась непригодной — концентрация кислоты в воздухе была слишком незначительной. Гижицкий с Оганезовым испытали это сверхоружие на пасшихся в стороне от лагеря лошадях, однако на них оно никакого впечатления не произвело.