Барон Унгерн - [141]

На марше Унгерн попеременно шел то с одной частью, то с другой, чтобы, по его словам, «подтягивать людей». При переходах полагались главным образом на проводников, карты были не у всех командиров, а многие вообще не умели по ним ориентироваться. Сам Унгерн не очень-то владел этим искусством штабных умников.

У Резухина и нескольких колчаковских офицеров имелась самая точная на тот момент карта Монголии, вычерченная инженером Лисовским, который изобрел способ лить пули из стекла, но Унгерн ею не пользовался. «В отношении карт барон был большим оригиналом, — с добродушной иронией пишет Князев. — Он постоянно держал в кармане своего тарлыка свернутую рулоном полосу, вырезанную, вероятно, из карты Российской империи. На этой «походной» карте он в любой момент мог легко отыскать и Владивосток, и Москву, и Варшаву, и все крупные промежуточные города. При грандиозности планов барона ему неудобно было пользоваться картами иного, более крупного масштаба»[183].

Чтобы иметь достаточно подножного корма для лошадей, дивизия шла на север несколькими колоннами параллельно Кяхтинскому тракту, рядом с которым травяной покров был потравлен до голой земли. В долине Хары, где жили китайцы и приученные ими к земледелию монголы, Унгерн пополнил запасы муки, тем временем отряд Тубанова пересек границу в районе Акши, а Казагранди — на юге Иркутской губернии. Расстояние между этими крайними флангами составляло сотни верст, чтобы восстания вспыхнули одновременно в разных местах, но оба отряда почти сразу были разбиты и отброшены обратно в Монголию.

В Кяхте-Троицкосавске, куда направлялся сам Унгерн, находились цирики Сухэ-Батора, 200–300 пехотинцев из бывших партизан и Сретенская кавбригада войск ДВР — всего около полутора тысяч штыков и сабель. Силы Советской России, располагавшиеся в нескольких десятках километров к западу, были гораздо значительнее. Из сосредоточенных здесь частей 5-й армии самой крупной была 35-я стрелковая дивизия. В ней на 19 тысяч едоков приходилось до восьми тысяч строевых бойцов, 24 орудия и 150 пулеметов. «Партийная прослойка» достигала 13 процентов.

Оборона приграничных районов строилась в три эшелона, по всем правилам военной науки: на границе — небольшие заслоны, в полусотне километров от них — отряды силой до батальона, а еще на таком же расстоянии вглубь советской территории — до пехотного полка на каждом из возможных направлений прорыва. Определить их было несложно, все пути из Монголии на север проходили по речным долинам. Штаб 5-й армии и командарм Михаил Матиясевич, бывший полковник, находились в Иркутске.

О том, с каким противником ему предстоит встретиться, Унгерн не имел ни малейшего понятия. Раньше он воевал или с партизанами, или с не многим отличавшимися от них войсками «буферной» Дальневосточной республики и считал, что регулярные части Красной армии представляют собой примерно то же самое. Ему казалось, что в России все обстоит как при Керенском — банды мародеров, «штабы в вагонах», не способные управлять ничем и никем, и такая же анархия, если не хуже. «Я это первый раз вижу, — признал он в плену, имея в виду организацию и боевые качества советских войск. — Я с «буфером» все время воевал. Получались белые газеты, но там говорится, что в Красноярске женщин по карточкам выдают, и тому подобные сведения». Его спросили: «Вы этому верите?» Он ответил уклончиво: «Все может быть».

Напротив, в Забайкалье неплохо были осведомлены о том, что творилось в Урге, и не в последнюю очередь — из харбинских газет. Унгерн говорил, что эти газеты «ненавидят его больше, чем красных». Китайские беженцы и дезертиры тоже немало о нем порассказали. В городах барона боялись, как огня, а на сочувствие крестьян тем более рассчитывать не приходилось. Семеновщину в этих местах еще слишком хорошо помнили.

На протяжении четырех месяцев истребляя мнимых большевистских агентов, до настоящих Сипайло так и не добрался. В Иркутске и Чите знали о приготовлениях и передвижениях Унгерна, но полагали, видимо, что дело не пойдет дальше пограничных провокаций с целью заманить советские войска в Халху, а затем обвинить Москву в покушении на ее независимость. Что он решится на открытое вторжение, мало кто верил. Такая авантюра лишила бы его всех политических козырей, да и в военном отношении представлялась абсолютно безнадежной.

Торновский рассказывает, что по дороге к границе дивизию нагнал прискакавший из Урги сотник Еремеев, агент барона в Хайларе. Он будто бы привез Унгерну письмо Семенова с предложением уступить Монголию китайцам и уйти в Маньчжурию; взамен Чжан Цзолин гарантирует им свое содействие при наступлении в Забайкалье. Унгерн, однако, на это не пошел и продолжил движение на север.

«Пожалуй, у него и не было другого пути, раз им была приведена в действие большая и сложная машина. Остановить и изменить ее работу было трудно без поломки», — резюмирует Торновский, вспоминая при этом сентенцию о брошенном жребии и перейденном Рубиконе, которая в этой ситуации не кажется ни выспренней, ни банальной.

2

1 июня бригада Резухина, пройдя вдоль рек Темур и Желтура, первой перешла границу ДВР. Монголы, окончательно удостоверившись, что их ведут на войну с Россией, заупрямились было, но каратели Безродного, «взяв в сабли» первых попавшихся четырех всадников, подавили бунт в зародыше.