Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом - [17]

На восточных окраинах Российской империи царила глубокая тишина — новой войны с Японией, которой после Портсмутского мирного договора, положившего конец военным действиям, ожидали многие русские офицеры, не предвиделось. Более того, в результате дипломатических маневров русского правительства и причудливых изгибов мировой политики Япония превращалась в союзное Российской империи государство. Мечты о реванше оказывались несостоятельными.

Барон Унгерн изучает новые, еще незнакомые ему места Амурского края. Идет рутинная армейская служба. Вместе с подразделениями своего полка летом и осенью 1910 года Унгерн принимает участие в трех карательных экспедициях в Якутию, где произошли волнения местного населения и стычки якутов с русскими переселенцами.

Еще одна загадка, связанная с пребыванием Унгерна в Забайкалье, имеет отношение к так называемому ордену военных буддистов, который Унгерн якобы создал среди офицеров своего полка. Об ордене военных буддистов упоминают Ф. Оссендовский и А. С. Макеев. Вот что пишет об этой тайной организации бывший адъютант барона в книге своих воспоминаний «Бог войны — барон Унгерн» (глава «Унгерн о себе»): «Я… морской офицер, но русско-японская война заставила меня бросить специальность и перейти в Забайкальское казачье войско. Всю свою жизнь я посвятил войне и изучению буддизма. В Забайкалье я пытался создать орден военных буддистов, но безуспешно. Великий дух мира поставил у порога нашей жизни карму, которая не знает ни милости, ни злобы… Я имел намерение организовать в России орден военных буддистов. Для чего? Для защиты нормального эволюционного процесса и процесса человечества и для борьбы с революцией, ибо я убежден, что эволюция приближает нас к божеству, а революция — к зверю… Русские интеллигенты обладают способностью к критике, но не к творчеству… У них нет никакой воли, и они только говорят, говорят, говорят… Как и русские мужики, они ни к чему не привязаны. Их любовь, их чувства — одно воображение… Их мысли и настроения родятся и умирают вместе с брошенными на ветер словами, не оставляя никакого следа…

Вот поэтому-то мои единомышленники очень скоро стали нарушать постановления ордена военных буддистов. Да, ордена мне организовать не удалось! Но все же я собрал вокруг себя триста человек изумительных смельчаков и храбрецов, выказывавших свое геройство на германском фронте, а позже — в борьбе с большевизмом. К сожалению, теперь из них уцелели лишь немногие».

В этом монологе, который А. С. Макеев приписывает барону Унгерну, много ошибочного и недостоверного. Начнем с того, что Унгерн морским офицером никогда не был — он даже не перешел в старший класс Морского кадетского корпуса. Мы знаем, что барон чрезвычайно гордился своей родословной, своими предками, но лично о себе и перипетиях собственной биографии рассказывать не любил, своими действительными подвигами никогда не хвалился. Так, на просьбу рассказать о том, при каких обстоятельствах его наградили Георгиевским крестом, Унгерн отвечал: «Зачем это? Ведь ты там не был и с обстановкой не знаком…» Кроме того, все собеседники, действительно встречавшиеся с бароном, вне зависимости от своих симпатий или антипатий к нему, единодушно выделяют присущую Унгерну «безусловную честность». Зачем Унгерну, закончившему престижное Павловское училище, было говорить, что он морской офицер? Скорее всего, Унгерн упоминал о своей учебе в Морском корпусе, а Макеев сам «произвел» барона в морские офицеры.

Большим знатоком буддизма Унгерн также никогда не был, да и никогда из себя такового не изображал — встречаясь в 1921 году в Урге с Д. П. Першиным, хорошо знавшим религию и обычаи монгол, Унгерн спрашивал его: «Я слышал, что вы занимаетесь буддизмом и дружите с Маньчжуршри-ламой. Не сообщите ли чего-либо интересного в этом отношении? Очень этим интересуюсь и хотел знать…» Наконец, сам буддизм, являющийся доктриной уничтожения жизни земной для обретения высшей и истинной жизни Будды, признающий тщетность всех земных усилий, иллюзорность человеческого бытия, менее всего способен выработать активную и наступательную жизненную позицию, которая только и способна была противостоять действиям революционеров. Вполне резонно заметил по этому поводу историк Андрей Кручинин: «… чем могла религия, проповедующая… отрешение от всего мирского, пассивное и равнодушное к окружающему «самосовершенствование» во имя будущего растворения в безымянной и безликой «нирване», прельстить барона Унгерна, вся жизнь которого была исполнена активной деятельности, проникнута духом целеустремленности, направлена на изменение господствующего миропорядка и борьбу со злом, каким его видел потомок рыцарей? Барон никогда не был и вряд ли мог быть «созерцателем», так что, вопреки общепринятой версии, приходится говорить о его европейском мировосприятии, чуждом восточной религиозно-философской традиции».

Вспомним также и об обязательстве не вступать в какие-либо тайные общества, подписанном Унгерном при его производстве в офицеры. Не будем наивными — подписание подобного документа отнюдь не гарантировало неучастие военнослужащих в подобных организациях. Так, в 1908 году в Петербурге была образована так называемая Петербургская военная ложа, в которую входил целый ряд перспективных офицеров русской армии (М. В. Алексеев, А. И. Деникин, А. В. Колчак, А. М. Крымов, А. С. Лукомский и другие) и общественные деятели, вроде «октябриста» А. И. Гучкова. Есть сведения и об участии в масонских ложах ряда русских офицеров. Однако в целом консервативно и монархически настроенная часть русского офицерства всегда крайне негативно относилась к членству в каких бы то ни было тайных организациях. Причем подобное негативное отношение к «тайным обществам» сохранялось у них даже и тогда, когда перестали существовать Российская империя, династия Романовых, которым приносили присягу. Подобные предложения отклоняли многие русские офицеры-эмигранты. Так, бывший семеновец, в эмиграции ставший одним из руководителей Русского общевоинского союза (РОВС), А. А. фон Лампе, писал: «Сегодня Соколов-Кречетов