Баопу-Цзы - [54]

, о птицах цзин-вэй, наполняющих море[62], о дереве цзяо-чжан, растущем парно[63], о ткани, которую стирают в огне, о ноже, который режет нефрит, о звере яньмэй, выдыхающем жар, о том, что при трении камня по глине течет вода, о том, что на горе Кугуань происходят превращения, о звере куй, у которого ноги вывернуты задом наперед, о звере шисю с девятью головами, о существе бифан с человеческим лицом, о свершениях Шао-цяня[64], о том, как Шэн-цин служил божеству инея[65], о тигровом зерцале человека из западных цянов[66], о том, как Сянь-би стал сильным благодаря тому, что ездил на черепахе[67], о том, как Линь-и обрел царственность благодаря записям духа[68], о том, как люди из Юн и Шу стали императорами благодаря плывущему трупу[69], о том, как божество Соленой реки превратилось в насекомое и улетело[70], о том, как человек с вертикальными глазами изменил судьбу поколения в горных пещерах Цзин[71], о том, как У Дин наклонил гору, выведя змею[72], и о том, как рыба жоушэнь машет своими плавниками в трех морях. Повествуют и о том, как таблички с нефритовыми письменами появились у Юева колодца[73].

Текст "Истинный механизм равновесия"[74] был выгравирован на камне чудесным образом.

Описания таких, и аналогичных им, чудесных дел содержатся в тысячах записей, но о них ничего не говорится в пяти классических канонах, и ничего не говорят о них Чжоу-гун и Конфуций. Так можно ли на этом основании утверждать, что ничего подобного не бывает? А взять такие факты: южане умеют вставлять в ухо тросточку так, что другой ее конец выходит из второго уха; Ле Юй-коу ставил чашку с водой себе на локоть, а сам в это время натягивал лук[75]; Бо-хунь стоял на камне, нависшем над пропастью неизмеримой глубины[76]; человек в Люйляне пел, плавая в водной пучине[77]; человек из Сун мог сделать такой лист, что его нельзя было отличить от настоящего; Гуншу Бань изготовил из дерева фигуру коршуна, которая могла летать[78]; Ли Чжу видел тончайший волосок с расстояния в сто шагов[79]; Пэнь и Ху были настолько сильны, что могли нести на спине груз в десять тысяч цзиней[80]; врач из Юэ успешно применил искусство иглоукалывания, когда казалось, что принц Су уже умер[81]; Шу Хай пробежал крупным шагом несколько тысяч чжанов[82]; человек из Ин, размахивая топором перед кончиком носа, стесал с него пятнышко глины[83]; Чжун-ду обнажал свое тело на морозе[84]. Должны ли мы сделать вывод, что ничего этого не было, раз об этом ничего не говорят Чжоу-гун и Конфуций? Поскольку можно совершенно честно сказать, что совершенномудрые умели не все, то не стоит удивляться, что никто из них не стал бессмертным, но это вовсе не означает, что они не были совершенными мудрецами. Разве является то, что совершенные мудрецы не имеют себе равных, основанием приниматься за это труднейшее из всех дел? Порой совершенномудрые равнодушно относились к тому, уйти им или же остаться. Они следовали спонтанной самоестественности, обладали самостью, но не были эгоистичны, обладали жизнью, но не заботились о ней, считали, что существование или гибель предопределены Небом, а долголетие или преждевременная смерть даны судьбой[85]. Так что же удивляться тому, что они не учились пути бессмертных?!"

Глава 9 Смысл Дао-Пути

Баопу-цзы сказал: "Что касается Дао-Пути, то оно вмещает в себя Небо и охватывает Землю. Его корень безымянен. Если рассуждать о нем как об отсутствии, то тени-отражения окажутся наличием. Если говорить о нем как о наличии, то тогда все множество сущего окажется отсутствием[1]. Ли Шоу не может рассчитать его размеры, а Ли Чжу не может рассмотреть, какой его облик[2]. У Ча и Цзинь Е, исчерпавшие возможность восприятия, не могут услышать звук его голоса внутри таинственного мрака его бездны[3]. Самые быстрые звери[4], обладающие непревзойденной скоростью, не могут добежать до его следов вне Вселенной. Когда говорят о нем как о близком, то оно умещается и в осенней паутинке, причем в ней даже остается свободное место. Когда говорят о нем как о далеком, то оказывается, что оно заполняет собой всю великую пустоту мирового пространства, но и того не хватает, чтобы вместить его.

Оно — голос голоса, отражение отражения, тело тела, тень тени. Квадрат Земли обретает его — и пребывает в покое. Круг Неба обретает его — и пребывает в движении. Идущее вниз обретает его — и опускается. Идущее вверх обретает его — и поднимается[5]. Прилагаю усилие, чтобы хоть как-то назвать его, и именую его Дао-Путем[6]. Но насколько же оно теряет непосредственность истинности, когда его к тому же пытаются рассечь на тысячи кусков, разделить на сотни частей, разрезать на мириады долей, умножая до бесконечности его имена. Таким образом мы уходим от Дао-Пути все дальше и дальше, и не слишком ли далеко?

Обыватели не могут познать его великий первоначальный корень и пытаются освоить его разделенную на многое верхушку. Людям следует пребывать в пресноте и молчании, не поддаваться влияниям и не изменяться беспрестанно. Им следует пестовать свое сердце, чтобы избавиться от желаний, и укреплять и совершенствовать свой дух, чтобы обрести совершенную чистоту. Им надо омывать и вычищать свои чувства, чтобы получить их в их прямоте. Им нужно избавляться от мыслей о трудно постижимом и избегать утомления, губящего их подлинную природу, а также уменьшать порочность избыточных радости и гнева, уничтожая крайности любви и ненависти. Если делать так, то можно не молиться о счастье, но счастье придет и не совершать жертвоприношения для отвращения беды, но беда уйдет. Почему это так? Ведь наша судьба находится в нас самих, а не приходит к нам извне. И само Дао-Путь присутствует в нас, а не должно прийти к нам из какого-то другого места. Беда заключается в том, что простые люди не могут хранить подлинность своей природы, отказываются воздерживаться от того, что создает препятствия для них самих, и весьма любят необузданность и возбуждение. Мчась и мечась, люди блуждают, сбившись с пути, и никак не могут вернуться обратно. Их чувства откликаются на воздействие внешних вещей и устремляются вовне. Их сознание объединяется с делами мира и переполняется ими. Они соблазняются желаемым, и небесный принцип в них гибнет. Поскольку они приходят в смущение от того, что видят и слышат, то чистота и цельность покидают их, а их сердце оказывается во власти расточительства и развлечений. Их чувства загрязняются и путаются, вздымаясь подобно морским волнам. Тогда, когда это буйство становится подобным стихийному бедствию и делается неизбывным несчастьем, людям уже ничего не остается, кроме как готовить блюда из свинины и объедаться жиром, совершать возлияния и опиваться винами, потрясать металлом оружия и поражать кожаные щиты, горланить песни и плясать до упаду, разбивать лбы в молитвенных поклонах, вымаливать счастье и клянчить желаемое, надеясь, что обязательно получат его. И до самой своей смерти они не прозреют. Не горько ли это?