Бангкокская татуировка - [86]

— Теперь я могу уйти? — поинтересовался я.

Голос Элизабет дрожал от вожделения.

— Спросите ее, если вам не трудно, есть ли нечто такое, что она откажется делать.

Последовала короткая дискуссия между мной и девушкой на тайском.

— Ничего такого нет. Только не обижайте ее.

Элизабет вскинула голову:

— Вы так сказали, потому что я американка, потому что женщина или потому что лесбиянка?

— Нечто подобное обычно говорю мужчинам, — улыбнулся я.

Мы вышли на улицу втроем. Я поймал Элизабет такси и смотрел, как она садится на заднее сиденье со своей добычей. Внезапно она сделала шоферу знак задержаться. Опустила стекло, поманила к себе и, когда я приблизился, взяла за руку:

— Спасибо за все. Не могу сказать, что мне нравится то, что я делаю. — Американка помолчала. — Просто мне не хватает воздуха.

— Понимаю, — кивнул я.

— Это вовсе не то, что мне свойственно, — бросила она, поднимая стекло. Девушка сидела рядом с ней в черной шелковой блузке с большим вырезом и короткой белой юбке, открывающей смуглые ноги. Она перехватила мой взгляд. «Какие-нибудь проблемы?» Я покачал головой. Никаких проблем. Просто очередная задыхающаяся и жаждущая жизни представительница белой расы. Такси унесло их прочь.

Было пятнадцать минут второго — до отбоя оставалось сорок пять минут. Улица ожила парочками, спешащими в соседние отели. Встречались и белые женщины с местными девушками, но в основном бизнес оставался гетеросексуальным. Но Пат-Понг располагался всего в паре минут ходьбы от баров голубых по другую сторону Суравонга. В «Торжественном завершении» программа была почти такой же, как в Пат-Понге, только на сцене выступали не женщины, а мужчины. Большинство из них — в трусах, возрастом до двадцати с небольшим лет. И лишь немногие — старше, крепче, более возмужалые. На всех красовались татуировки.

Я перешел на другую сторону улицы к украшенной шляпками гвоздей черной готической двери — почти неприметному входу в «Безымянный бар» — эксклюзивный и настолько востребованный, что не нуждался ни в какой рекламе. Туда не попасть без официального представления. Но всякий, кто вырос на этой улице, знал пароль, и дородный, в татуировках привратник провел меня внутрь.

Как и следовало ожидать, основную часть мест вокруг сцены занимали женские задницы, в большинстве своем японские, хотя попадались решившие отдохнуть от ремесла тайки. А все остальные посетители были белыми геями. На сцене — только голые юноши и девушки, отобранные за юность и красоту, за форму тела, длину членов и качество украшений.

Я подоспел к последнему акту. Свет померк, в динамиках зазвучала мелодия «Ночи в белом атласе», и на сцене появилась обнаженная фигура в черной маске палача. В свете прожекторов засверкали татуировки, и все, особенно японки, восхищенно ахнули. Выбежали нагие юноша и девушка, упали на колени и принялись трудиться над членом выступающего. Когда знакомая музыка достигла крещендо, из небытия словно по волшебству возникла картина сражения при Мидуэе. Я понятия не имел, заметил он меня или нет. Но даже если так, мы оба понимали, что это не имеет значения.

Покинул клуб через десять минут после того, как пришел. Час отбоя уже наступил, и в районе Пат-Понга было не протолкнуться. Задержался у входа в какой-то клуб, достал мобильный телефон и нажал на клавишу быстрого дозвона:

— Предлагаю тебе сердце. Ты отдашь мне свое?

— Нет, если ты собрался умереть.

— Его необходимо остановить. Ты это понимаешь.

Долгая пауза.

— Это не просто. Что ты собираешься делать?

— Жить с тобой. Спать с тобой.

— Думаешь, это поможет?

У меня екнуло сердце.

— Стоит попробовать. Как ты считаешь?

ГЛАВА 39

Полагаю, фаранг, твоей перекошенной морали присуще считать, что если работающие в правоохранительных органах мужчина и женщина по каким-то причинам (например, если требуется устроить засаду или вести наблюдение) вынуждены изображать из себя любовников, им ни в коем случае нельзя перейти грань и, обнимаясь, поддаться соблазну? Так?

Нам на это было наплевать. И, оказавшись в крохотном любовном гнездышке на Тридцать девятой сой — ничего другого я не смог осилить в этом дорогом районе города, — мы набросились друг на друга, словно кролики. Чанья не только красива, она еще щедра. Кто я такой, чтобы ее не любить? Пусть исключительная красота — не ее заслуга, зато дружелюбие рук и мягкая заботливость, теплые прикосновения, сладкие ласки и внутренняя доброта — это от души. А я — не камень. К тому же в нашу задачу входило открыто демонстрировать страсть — особенно по вечерам, прогуливаясь у открывающихся японских клубов, когда у каждого входа стоит мамасан и озирает улицу. В дневное время наши обязанности носили более практичный характер.

Это была традиционная маленькая квартирка, где омовения полагалось совершать в огромной бадье с водой во дворе, двух конфорочная газовая плита стояла тоже во дворе — да, да! Был еще шаткий шкаф — и все. Я купил пару циновок, и мы клали их рядом.

Сильнее всего я любил ее по утрам. Сонная Чанья ложилась на бок, чтобы принять меня сзади. Или по вечерам, когда испытывала сильное возбуждение? Или днем, когда, прикрываясь от соседей саронгом, мылась во дворе? Не спрашивайте. Любовь — это безумие, пронизывающее каждую клеточку. Тем более сильное, если ее подогревает сознание, что жить скорее всего осталось не больше недели. Мы постоянно держали мобильные телефоны заряженными и ежедневно забегали в ближайшее интернет-кафе. День за днем, ночь за ночью. Но ничего не происходило, никто не собирался на нас нападать. В нас постепенно зрела самоуспокоенность. Если я вспоминал о своей должности, то пытался выудить у Чаньи информацию. Она не отказывала, однако сохраняла за собой право на множество купюр. Вторая половина ее отношений с Митчем Тернером очень напоминала историю Отелло. Только ни слова не было сказано о Яго.