Бандитский век короток - [25]

Олег стоял у окна, нетерпеливо поглядывая на улицу. Услышав вопрос, он высокомерно усмехнулся:

— Умный ты, дядя Лёша, а дурак! До пожара ты для них был никто, мелочь пузатая, а теперь другое дело, теперь ты у них — любимый враг! И цена за тебя совсем другая сейчас. — Против них нельзя воевать, пойми! — продолжил он после небольшой паузы. — С ними можно сотрудничать или, в лучшем случае, можно делать вид, что их нет, но воевать с ними нельзя. Это всё равно что ссать против ветра! — Олег снова обеспокоенно взглянул в окно, услышав далёкие завывания милицейских сирен.

— Это ты дурак, Олежек! — Гром осторожно сжимал и разжимал за спиной пальцы, пытаясь восстановить кровообращение. — Думаешь, они отпустят тебя и Ольгу? Вы оба свидетели, а у них правило номер один — свидетелей не оставлять! Что ты все в окно зыркаешь? Не приедут они. Ольга уже далеко, им ее не достать, а ты вот он, туточки! С тебя, стало быть, и весь спрос.

Говоря это, Гром блефовал. Он понятия не имел, успели ли люди Магомедова забрать Ольгу до приезда бандитов. Однако блеф сработал. Белый от злости Олег рванулся к нему от окна. Одним рывком поставив Грома на ноги, Ждан прижал его к стене, уткнув ему в горло лезвие ножа.

— Врёшь, сука! — прошипел Олег, брызгая слюной. — Врёшь, падло!

— Это ты — падло! — тихо, с ненавистью сказал Гром. — Это ты — сука! Выбросив из-за спины левую руку, он перехватил правую руку Олега с зажатым в ней ножом, а своей правой ударил Ждана в пах осколком стекла. Треснула ткань джинсов, боль пореза обожгла пальцы Грома, но он давил и давил на стекло, вгоняя осколок все глубже. Что-то хрустнуло, лопнуло внутри у Ждана, и стеклянный клинок, преодолев сопротивление, неожиданно легко, мокро скользнул внутрь…

— Ой! — сказал Олег. Глаза его от нестерпимой боли выкатились из орбит, нож выпал из ослабевшей руки. Гром поймал его и вогнал по рукоятку в прыгающий вверх-вниз щетинистый кадык Ждана.

Олег был крепким парнем. Он упорно цеплялся за уходящую из него вместе с кровью жизнь. Агония его была долгой и мучительной.

Присев на стул у окна, Алексей дождался конца и, посмотрев в потускневшие, закатившиеся глаза Олега, негромко сказал:

— Ну, зачем ты предал меня, дурень?!

Гром привёл себя в порядок и завалил трупы мусором и тряпьём. Покинув негостеприимные развалины, он спешил к дому Кацмана, удивляясь обилию кружащегося в воздухе пепла и запаху гари.

Мыслей было много, они приходили и уходили, а две вертелись в голове с настойчивостью прилипшего к заднице банного листа. Мысль первая была об Ольге, вторая мысль — об Олеге. Грому было жаль парня. В его извращенной логике была толика здравого смысла. Ждан хотел купить жизнь своей любимой ценой жизни ее брата и своего друга.

Гром давно понял, что на войне нет абсолютно правых и виноватых, просто все идет так, как должно идти. Причина предшествует следствию, следствие спешит за причиной. И только твое собственное чувство справедливости и правоты заставляет встать на ту или другую сторону.

* * *

Бригадир Александр Фокин по кличке Лом, широко раскинув ноги, лежал на кровати в спальне своей двухкомнатной квартиры и млел. Он большими глотками прихлёбывал из стакана водку, в которой плавал полурастаявший кубик льда, и пофыркивал, словно конь, с удовольствием наблюдая за сноровисто снующей вверх-вниз между его волосатыми ляжками светловолосой девичьей головкой.

— Давай, Люська! Ещё! А теперь языком пощекоти! — покрикивал Лом, елозя задницей по давно не стиранным простыням. И в тот момент, когда струя спермы готова уже была извергнуться из его мощного детородного органа в услужливо подставленный розовый ротик, нагло, громко заверещал телефон, стоящий на стуле у кровати.

Тяжело вздохнув, Фокан сел, оттолкнул тяжело дышащую возбужденную девушку.

— Какого хера?! — заорал он в телефонную трубку, чувствуя сосущую боль внизу живота.

— Лом! Але! Это я! — с неменьшим энтузиазмом заорали на том конце провода. Лом узнал пьяный голос Чики, командира одной из подчиненных ему «пятерок».

— Слышь, Лом, тут такой цирк творится! Бухали, это, мы щас в «Теремке», с корешами. — Фокин сообразил, что Чика говорит об уютном загородном ресторанчике. — На въезде в город, у поста нас, натурально, тормозят псы и начинают свой коронный песняк: «Денег дай, денег дай!» А Игорёха достаёт стольник баксов и давай над ментом прикалываться: «Станцуй, тогда дам». Мент в обиженку, Игореха ржёт, короче — уссысся! — Чика визгливо рассмеялся, и Лом понял, что он не только пьян, но и вусмерть обкурен.

— Ты чё гонишь?.. — сердито начал он, но Чика перебил его:

— Ты слушай, бля! Короче, пока мы летёхе по ушам ездим, другой мент тормозит тачку, серебристая такая. За рулем чурбан какой-то. Не знаю, о чем они там базарили, только чурбан этот вдруг срывается и — по газам, аж покрышки задымились. Менты от нас, в натуре, отъе…лись, в тачки попрыгали и за ним! Мы — следом, интересно же! Короче, у чурбана тачка — зверь, прёт под двести, наша «бээмвуха» и то, как в жопе заторчала. Менты видят такое дело и давай палить по колёсам. Чурбанский рыдван кувырк, и в канаву! Менты подлетают, чурку этого волочат, зацепило его, а потом… потом, смотрю, кобылу из машины вытаскивают! — Чика замолчал, переводя дух.