Бандитский век короток - [21]

— Слышь, Ваня, ты, бля, на хер, это… передёргиваешь, точняк!

— Фильтруй базар, Фролушка, — ответишь, — улыбнулся Хлыст.

Он не рассердился на напарника. Плавающий в его крови героин расцветил мир фантастическими красками и превратил уродливую, покрытую шрамами морду Фрола в подобие человеческого лица. На душе у Вани Хлыста было легко и светло. Причин тому было несколько: во-первых, они с Фролом третьего дня завезли в лес и «в два смычка» отымели во все дыры одну строптивую козу, имевшую наглость в течение нескольких месяцев отвергать пылкие притязания Хлыста.

Во-вторых, пахан подогнал ему вчера децал улётного ширева, которое в настоящий момент приятно щекотало изнутри Хлыстовы вены.

И в-третьих… нет, пожалуй, ЭТО — во-первых, главное, а все остальное — во-вторых и в-третьих. Так вот: во-первых, сам Крот вызвал Хлыста к себе в кабинет и поручил взять того козла, что спалил «Красный фонарь». Для облегчения задачи Крот выделил Хлысту какого-то закошмаренно-го кренделя, а когда он, Хлыст, погнал типа того, что они с Фролом и вдвоем отлично управятся, Крот сказал, чтобы он, Хлыст, не умничал, что тот козел обязательно за кренделем явится, потому что крендель этот тому козлу, как родной. Вот что сказал Крот. А еще он сказал: «Гром этот, говорят, очень крут, так что ты, Иван, поосторожнее. Если возьмешь его, я тебя в свою «личку» определю».

А его, Хлыста, хер ли учить? Не хер его учить! Не видал он крутых!

Закончив свои размышления, Хлыст усмехнулся. Посмотрев на привязанного к стулу Олега Жданова, бандит неторопливо подошел к нему и вдруг быстро, справа-слева ударил его по лицу.

Трехэтажный дом был старый, заброшенный, уж лет пять как выселенный для капитального ремонта. Гуляли сквозняки в его пустых коридорах, хлопали на ветру оконные рамы с выбитыми стеклами и хищно щерилась дранка из-под облупившейся штукатурки. Гром проводил взглядом вошедшего в подъезд бомжа, затем обошел дом с другой стороны, постоял, примериваясь, потом ловко, как кошка, полез по жалобно скрипящим балконам.

Копалычу и так было худо, а тут поплохело совсем. С трудом поднявшись на третий этаж по хлипкой лестнице, он остановился и, согнувшись, уперев руки в колени, долго кашлял, сипел прокуренными легкими, пытаясь отдышаться. Сердце неистово стучало где-то у самого горла и норовило выскочить из груди.

Помимо одышки, старого бомжа мучили дурные предчувствия. Хотя седой сказал, что работа плевая и пообещал, что с Копалычем ничего не случится, старик все равно боялся. Он не первый день жил на белом свете и понимал, что десять баксов за просто так никто не даст. Философски подумав о том, что бояться надо было раньше, Копалыч тяжело вздохнул и нерешительно постучал в обитую драным дерматином дверь, на которой кто-то белой краской намалевал цифру «17».

За дверью закопошились, послышались осторожные шаги, и хриплый бас поинтересовался, какого хрена ему надо.

— Я, это, записку вам принёс… — таинственным шёпотом произнёс Копалыч.

— Какую записку? Пошёл на хер отсю-дова! — Дверь приоткрылась на сантиметр, и на бомжа уставился чей-то налитый кровью глаз.

— Дык, это… от Грома записку. Вы же его ждёте? — Спросив это, Константин Павлович тотчас пожалел о своем вопросе. А также пожалел о том, что позарился на десять баксов, и о том, что вообще родился на белый свет.

Дверь широко открылась, и на пороге появился ужасный амбал, с глазами, как у дохлой рыбы, наголо бритый, с лицом, изуродованным лиловыми шрамами. Монстр протянул огромную лапищу, ухватил Копалыча за шиворот и одним рывком втащил в темную прихожую.

Там старик увидел ещё одного — длинного, худого, одетого в чёрное, с такими же мёртвыми глазами, как у амбала, но увидел только краем глаза, потому что все внимание бомжа сосредоточилось на пистолете, который худой небрежно сжимал в руке и ствол которого был направлен Копалычу прямо в лоб. Амбал волоком, словно мешок, протащил старика в комнату. У стены, бессильно свесив голову на грудь, привязанный к стулу, сидел молодой парень.

— Ну, чё, старый, давай записку, — нехорошо усмехнулся длинный, взял из дрожащих рук Копалыча клочок бумаги, развернул и тяжело, в упор посмотрел на старика.

— Что-то ты плохо шутишь, дед! — глухо проговорил бандит. Он повертел перед лицом бомжа листком записной книжки. Листок был девственно чист.

Копалыч заглянул в белесые, словно подернутые пленкой, глаза длинного и вдруг понял, что вот сейчас, сию минуту, его, Копалыча, будут убивать.

«Надо было брать двадцать баксов… да кто ж знал!» — с неожиданным равнодушием подумал он.

А дальше началось непонятное. Жуткие глаза бандита, в которые завороженно смотрел бомж, неожиданно словно взорвались изнутри. Голова лопнула, точно гнилой арбуз, и в лицо Копалычу плеснуло густо, сочно. Машинально старик вытер лицо и с ужасом уставился на свою руку, сплошь покрытую кровью и мягкими сероватыми комочками.

Стоящий у стены амбал замер, выкатив глаза и широко открыв рот. Прямо в зловонное дупло его рта скользнул просверком, вошел с хрустом, по рукоятку, тяжелый десантный нож. Волосатые лапы бессильно опали, судорожно задёргались и подогнулись ноги бандита, но он не упал, повиснув на пробившем его затылок и ушедшем глубоко в стену лезвии, точно пришпиленный к обоям жук.