Бальмонт - [17]

Вышедшая в 1895 году книга стихов «В безбрежности» (и переизданная в следующем году) укрепила репутацию Бальмонта как поэта. Этот сборник отличался от первого («Под северным небом») большей смысловой и композиционной цельностью. Он открывался ключевым стихотворением «Я мечтою ловил уходящие тени…», в котором можно обнаружить отзвук драмы Ибсена о строителе Сольнесе, возводившем башню — все выше и выше.

Книга включала в себя три раздела («За пределы», «Любовь и тени любви», «Между ночью и днем») и завершалась итоговым стихотворением-воззванием «За пределы предельного…». Центральные символы первого раздела — «болото» и «пустыня», создаваемые многими ранними поэтами-символистами. Знаковым символом всего сборника является образ «луны». Лунный мир (раздел «За пределы») завораживающе притягателен, в нем «жизнь и смерть — одно», «бесстрастие» и «безмолвие», нарушаемое лишь «шелестом» («Полночной порою в болотной глуши / Чуть слышно, бесшумно шуршат камыши») да предсмертной «песнью лебедя» («Чья-то песня слышится, печальная, как последний вздох души»). Лирический герой Бальмонта тщетно пытается обрести здесь свой «путь», он оказывается в «пещере», в «лабиринте», обречен на мучительное одиночество:

Бесплодно скитанье в пустыне земной,

Близнец мой, страданье, повсюду со мной.

Где выход, не знаю, — в пещере темно.

Все слито в одно роковое звено.

(В пещере)

Образ солнца («ярко-красного светила расцветающего дня») появляется в последних стихотворениях первого раздела как символ преображения лунного мира, одухотворения и «озвучивания» его («В час рассвета», «Зарождение ручья»). Непрестанное движение, «ненасытную тревогу» духа лирического героя символизирует образ ветра («Ветер», «Дух ветров», «Ветер перелетный обласкал меня…»), впоследствии излюбленный у поэта.

Символом жизнетворческого начала является у Бальмонта любовь. Эпиграфом ко всему сборнику поэт взял слова старца Зосимы из «Братьев Карамазовых» Ф. М. Достоевского: «Землю целуй, и неустанно, ненасытимо люби, всех люби, всё люби, ищи восторга и исступления сего». Любовь осмысляется поэтом одновременно и в христианском, и в языческом смыслах. Образ Мадонны (стихотворения «Мэри» и «Трубадур») соседствует с образом безвестной шотландской красавицы Эльзи, мотивы дантовской «Vita nuova» с ницшеанскими нотами. Именно в любви лирический герой прорывается от житейской суеты и скорби в «безбрежность» страсти:

За сладкий восторг упоенья

Я жизнью своей заплачу!

Хотя бы ценой преступленья —

Тебя я хочу!

(«Тебя я хочу, мое счастье…»)

Особую значимость приобретает мотив «мгновения» как мироощущение поэта. «Поэзия запечатленных мгновений» (В. Брюсов) воссоздает переменчивое состояние души лирического героя Бальмонта.

Среди любовных стихотворений раздела заметно выделяются те, которые посвящены второй жене Бальмонта Екатерине Андреевой («Черноглазая лань», «Я боюсь, что любовью кипучей…», «Беатриче»).

В завершающем сборник разделе «Между ночью и днем» прозвучали оптимистические, жизнеутверждающие ноты. И хотя «восхождение» лирического героя по «ступеням» — это дорога «никуда» («Иду… пространству нет предела!»), поэт воспевает самоценность самого движения, восторг «краткого мига существованья». Весьма показательно, что в последнем стихотворении сборника «я» сменяется на «мы»:

Дерзкими усильями

Устремляясь к высоте,

Дальше, прочь от грани тесной,

Мы домчимся в мир чудесный

К неизвестной

                     Красоте!

(«За пределы предельного…»)

Критика 1890-х годов, упрекая Бальмонта за «непонятность» и «туманность» стихов, «неопределенность содержания», сомнительные стихотворные новации, все же находила его дарование «симпатичным», как высказался В. Гольцев, опубликовавший рецензию на сборник под псевдонимом О. Т. В. в «Русской мысли» (1894. № 4), и считала самым одаренным из современных молодых поэтов, как писал А. Скабичевский в газете «Новости» (1894. 7 апреля). Восприятие читателей было столь же противоречивым. Во время публичных выступлений Бальмонта слушатели резко делились на поклонников и недоброжелателей «новой поэзии». Из собратьев по перу самым пристрастным и заинтересованным читателем был Брюсов. В сохранившихся набросках статьи «Русская поэзия в 95 году» он ставит Бальмонта на одно из первых мест в современной литературе, видит в нем достижения символистской школы и особо подчеркивает его новаторство в сфере поэтики, музыкальность его стиха. Начиная с середины 1890-х годов популярность поэта все более и более растет, что дает основание Брюсову сказать: с этого времени Бальмонт нераздельно царил над русской поэзией в течение целого десятилетия.

Позднее, в 1900-е годы в поведении Бальмонта появится то, что принято связывать с декадентством, — горделивая поза самовлюбленного поэта, экстравагантные поступки, богемность, эксцентричность и т. д. В середине 1890-х годов ничего подобного не было. Об этом писал в «Литературных воспоминаниях» даже недолюбливавший его П. П. Перцов: «Надо отдать справедливость Бальмонту: он не проявлял никакого высокомерия или рисовки. Напротив того: трудно было встретить такого приятного, предупредительно-приветливого человека». В Бальмонте, по его словам, «виделся прежде всего глубоко преданный литературе, идеалистически настроенный и в то же время лично скромный, всегда готовый признать чужую заслугу человек. Он выгодно отличался от Брюсова отсутствием той, слишком явной жажды прославления, которой страдал последний».